— И доволен… Балбес…
Она закусила губу и низко склонилась с лопатой в руках. Склонился и Сергей рядом, будто пыль отряхивая с брюк, шепнул с мольбой и лаской:
— Клаша, ты не обидься… В ветельник приди вечером, Клаша…
Вечером Сергей спустился с горы за церковью в обшарпанный скотиной ветельник и притаился там. От реки веяло сыростью и прохладой. По траве стлался зябкий туман. А в кустах, вытоптанных коровами, было сухо и уютно пахло задубевшим листом талины, подсыхающим клевером, парным молоком и теплой землей. Уже совсем засумерилось, и белый туман стал подкрадываться к ветельнику, а прохлада от реки даже забралась в кусты. Где-то, просто рядом, на болотце, начал пилить деревянной пилой мягкую тишину коростель. Сергей нервничал. Коростель мешал ему слушать потемки, из которых должна была появиться Клава. «Неужели не придет? — уже веря, что она не придет, спрашивал он сам себя. — Неужели? Может, она не расслышала? Нет, все слышала и поняла». Он вспомнил, что Клава подняла на него свои продолговатые глаза — и в них не было ни злости, ни обиды…
Сергей ждал, пока не прозяб насквозь. На душе у него было муторно… Значит, ядовитые смешки поползут по селу: Клавка Дорогина отшила Лузанова раз и навсегда.
Подняв воротник пиджака и запустив руки в карманы, он из-под горы снова пришел на улицу. Здесь было светлее и теплее. Огибая церковную ограду, Сергей увидел, что впереди его кто-то шел легким, неторопливым шагом. И по этому сдержанному шагу Сергей безошибочно узнал Клаву и понял, что она ждала его тут.
— Клашенька, что же ты? Я весь замерз даже…
— А я при чем?..
Он взял ее за плечи, повернул к себе и поцеловал в середину горячих и упрямых губ. И по тому, как девушка навстречу его поцелую чуть приоткрыла губы и доверчиво прижалась к его груди, Сергей понял, что добился своего.
V
Вечером, едва дождавшись сумерек, Клавка бежала под гору, где они встречались в вытоптанном скотиной ветельнике. Тут было безлюдно, пахло увядшими травами, парным молоком.
— Живем мы в красивых местах, — задумчиво говорил Сергей, а я больше всего люблю этот вытоптанный выгон. Черт его знает, и любить-то его вроде не за что, а вот любится. И все тут.
Клава никла головой к его плечу и, как только он умолкал, бралась за свое:
— Так прямо и слово дал учиться?
— Дал.
— Сам себе?
— Сам себе.
— И не отступишься?
— И не отступлюсь.
— А если я тебя попрошу о чем-то? Сильно-сильно. Сделаешь?
— Проси.
— Правда?
— Проси.
— Не езди никуда, Сережа. Возьми поцелуй меня и скажи: «Ос-та-юсь». Ну?
— Вот. Вот. Вот.
Он, смеясь, целовал ее в пухлые губы, потом почему-то тяжело вздыхал и говорил:
— Глупая ты, Клавка. Ой, глупая. И чем глупее, тем милее. Надо же как устроено в жизни: милому человеку и глупость к лицу. Вот задачка.
И он снова целовал ее, а она закрывала лицо ладонями, вяло отбивалась от ласк и допытывалась:
— Поедешь все-таки?
— Надо ехать.
— Зачем же, Сережа? Ты и так агроном. Что же это, всю жизнь, что ли, учиться?
— Хочу иметь высшее образование, Клавушка. Больше тысячи жителей в нашем Дядлове, а я буду первым с высшим. Первым! Поняла теперь?
— Понять поняла. Я, Сережа, думала, ты такой, простой из себя.
— А я и есть простой, Клавушка. Только хочу, чтобы ты гордилась мною. И мать и отец гордились.
— Вот я и говорю — непростой ты. Какой-то ты непонятный мне, Сережа.
— Пойдешь за мной — поймешь.
— Я хочу, чтобы ты шел за мной. Подумай вот.
И со смехом убежала. Сколько ни звал, не вернулась.
Как бы долго ни собирался человек в дорогу, самые большие хлопоты непременно останутся на последний день. Сергею завтра ехать, и дел у него по горло, а он ни за что не мог взяться. Все валилось из рук. Вчерашний разговор с Клавой в ветельнике отемяшил его, спутал, смотал в комок все его планы и мысли. Как он может ехать, ни о чем не договорившись с Клавой? «Остаться надо, — уговаривал себя Сергей. — Черт с ним, с институтом. В самом деле, всю жизнь, что ли, учиться? Не поеду. И Клавка будет моя. Не Алешке же Мостовому оставлять ее. Вот задачка».
Мать Сергея, Домна Никитична, полная, рыхлая женщина, совсем не могла без слез. Она видела, как тяжело Сергею покидать дом, и ей вдвойне не хотелось отпускать его от себя. Разве мало он намучился, родной, за четыре года учебы в техникуме? Кому охота опять пить голый кипяток да грызть сухую корку. Ей, Домне Никитичне, уже не дождаться его домой: здоровьишка у ней совсем не стало…