— Дурак ты, дурак, Захар, — ругался Лука Дмитриевич, выбирая из воды околевшую рыбешку. — Язви тебя, ведь я ли тебе не говорил: сломай ей лен. Все, Захар, я с тобой отродясь больше не пойду. Калачом ты меня не заманишь. Ах-ах, едрена мать. Хм.
Оба не заметили, как к ним подъехал агроном Мостовой.
— Значит, кому страда, а кому в полное удовольствие рыбалочка…
— Так это мы между делом, Алексей Анисимович. Не ловится, окаянная.
— Ты скажи, какая обида. Но по трудодню-то вам можно поставить?
И в голосе, и в недобром прищуре глаз агронома рыболовы сразу почувствовали надвигавшуюся неприятность, засуетились, натягивая на себя сухую одежду.
Мостовой подошел к Лузанову.
— Вы, Лука Дмитриевич, в колхозе давнишний человек. Вот и скажите мне, почему у нас заведен такой порядок: что ни тяжелей работа, та и для женщин?
Лузанов вильнул глазами в сторону, но тут же обругал себя: «Что это я, едрена гать, перед молокососом оробел?» Улыбнулся независимо:
— Это верно ты подметил, Алексей Анисимович. Что верно, то верно. Бабы ломят — ничего не скажешь. Раскрепостили мы их, так сказать, и приравняли к мужикам. Равенство во всем, а в труде тем более.
— Я как раз не о равенстве говорю. Нету в нашем колхозе такого равенства. Где бы мужчине надо стоять, у нас — женщина. А наш брат позатесался где полегче. В бухгалтерии сидят мужики, кладовщиками мужики. Женщины таскают мешки, а мужчины с карандашиком учитывают их. А кому, по-вашему, Лука Дмитриевич, сподручней таскать мешки и пудовики с зерном? Кто все-таки больше сделает?
— Хм. Мужик, наверно.
— И я так думаю. А почему бы вам, Лука Дмитриевич, не уступить свое место, скажем, Домне Никитичне, жене? А самому в бригаду.
— Нешто она справится? Пролетит.
— Подучите.
— Не думал.
— В этом и беда, Лука Дмитриевич, что мы мало думаем.
— Почему же не думаем? Думаем, Алексей Анисимович. Каждый за свое дело в ответе. Ко мне, напримерно, какие могут быть претензии? В складе у меня порядок. Что надо, выдал, что надо, принял. Все мы при деле, и каждый отвечает за свое. Так что вы, товарищ агроном, напрасно шумите на меня. Хм.
Алексей сломал жесткий взгляд Лузанова и продолжал наступление:
— Каждый, говорите, отвечает за свое. Да как вы, Лука Дмитриевич, член артели, можете говорить о своем и не о своем! Сыт и богат каждый колхозник общим котлом. Все кормимся из одного, артельного котла. Что положишь в него, то и выловишь.
Лузанов добела вымытой рукой поерошил свои волосы:
— Молод ты, Алексей Анисимович. Молод, как августовский воробей. Я скажу тебе, чтобы ты знал наперед. Я из общего котла давненько что-то не хлебывал ни пустых, ни наваристых щей. Хм..
— Как же это?
— Будто не знаешь как. Все мы из своих котелочков кормимся. Что даст огородишко да коровенка, тем и сыты. А колхоз, он что? Колхоз, он, как был нищий, так нищим и ходит. После войны еще году не было, чтобы мы из должников у государства вылезли. МТС вспашет, посеет и по натуроплате весь хлеб заберет. А нам ни хлеба, ни денег. Как хошь, так и живи.
— Значит, колхоз для вас хоть сегодня провались, хоть погодя немного?
У Лузанова мигом отвис тяжелый подбородок, глаза беспокойно заюлили-забегали. Понял, лишнее сболтнул.
— Ты, Алексей Анисимович, на слове меня не лови. Я о колхозе ничего такого не сказал. Захар, я сказал что-нибудь о колхозе, а?
Малинин, прекрасно слышавший весь разговор, вдруг оглох и даже не отозвался. Спешно подхватил свое тряпье и пошел по берегу в сторону села.
— Вот и ему бы следовало взяться за настоящее дело, а то дремлет на конюшне. — Мостовой кивнул вслед Малинину. — Боком вы живете к колхозу, Лука Дмитриевич.
— Алексей Анисимович, — вдруг униженно заговорил Лузанов. — Алексей Анисимович, вы же друзья, с моим Сережкой. Давай поговорим по душам. Ну, почему ты навалился на нас? Вот Домну каждое утро туришь на работу, а она совсем больная. Под меня, видно, будешь теперь подводить мину. За что, Алексей Анисимович?
— Не люблю я вас, Лузановых, — по-юношески пылко и прямо признался Мостовой. — Живете вы только для себя, своим котелочком. И Сережка ваш такой же. Себялюб.
Последнее Мостовой сказал явно не к месту и, поняв это, разозлился на себя, однако высказал мысль до конца: