— Пожар! Пожар! Хлебная сушилка горит.
Работали на сушке зерна преимущественно женщины и что-то, видимо, недоглядели. Когда Алексей подскакал к сушилке, она вся уже была окутана дымом: дым валил из вытяжных труб, в открытые настежь двери, сочился сквозь пазы стен. Евгения Пластунова, дежурившая на сушилке, вся черная от сажи, растрепанная, металась вокруг, ничего не видя белыми от испуга глазами.
— Проспала!
Алексей оттолкнул Евгению, кинулся в дышащую горячим дымом и гарью дверь сушилки и плотно закрыл ее за собою, надеясь задушить без воздуха еще не вымахнувший наружу огонь. Обливаясь потом и захлебываясь кашлем, он ощупью дополз до топки, наткнулся тут на кучу брошенных дров — от них оторвался сноп неярких искр. Потрескивая и стреляя, искрилась стена, у которой была сложена топка. Искрился нижний стеллаж с хлебом. Больно жгло лицо, и рубашка раскаленным железом прилипала к груди, а воротник огненной петлей захлестнул горло. Почти теряя сознание, Алексей в страхе шагнул назад, к дверям, но путь обратно показался ему непостижим» длинным, почти не существующим. Он покачнулся и упал, схватившись рукой за бочку. «Вода, — подсказала ему затухающая память. — Вода». Мостовой последними усилиями столкнул на пол тяжелую крышку, плеснул себе на лицо воды. Потом приподнялся и нырнул головой в бочку, захлебнулся, закашлялся, но почувствовал, что сознание и силы вернулись к нему. Он лихорадочно расплескивал воду и обливал себя. Топка, дрова, стены фыркали, шипели, трещали, стреляя искрами и горячими брызгами.
Очнулся он, лежа в траве. Над ним стоял на коленях Карп Павлович Тяпочкин и растирал ему грудь мокрой рукой.
— Ну, брат, и ну, — покачал своей лысоватой головой Тяпочкин. — Бить тебя надо, да некому. Ведь ты без малого окочурился…
— Не жужжи, ушам больно, — чуть слышно попросил Мостовой, с помощью Тяпочкина сел, и его начало рвать. Откуда-то, запыхавшись, прибежала Евгения Пластунова, все такая же растрепанная и грязная. В руках у ней была поллитровка водки. Женщина с испугом и жалостливо глядела, как тошнота ломала большое тело агронома.
Зато Тяпочкин, зная, что все страшное и опасное позади, спокойно взялся распечатывать бутылку. Когда Алексей, страдальчески морщась, поднялся на ноги, бухгалтер протянул ему бутылку:
— Глотни, Алеша. Знаю, что мутит, а все-таки держи давай. У нас, в Котельничах, если поверишь, мужики ежесубботно до смерти угорают в свойских банях и лечатся только ею вот, водочкой. Полегчает, давай.
— Испей, пожалуйста, Алексей Анисимович, — робко и умоляюще поддержала Тяпочкина Евгения.
— Как я оттуда-то?
— Ей скажи спасибо. Она тебя выволокла. Глотни еще. Не бойсь.
Алексей перевел тяжелый, медлительный взгляд на Евгению, увидел бледное, испуганное лицо ее, и на сердце агронома ворохнулось чувство жалости к ней. «Спасибо тебе», — сказали его глаза, и она поняла это.
Мостовой по настоянию Тяпочкина раза три прикладывался к бутылке и от выпитого окончательно ослабел. Но в груди теперь не слышалось тяжести, и легче было дышать. Карп Павлович обнял Алексея, как закадычного друга, и, подставляя свое сухое плечо под руку его, увел агронома задами домой.
— Окаянный ты народец, — выкатив глаза и всплескивая руками, удивилась Глебовна. — Да где ж ты так-то? Батюшки свят! Неуж он с тобой это, Карп?
— А я, что, не мужик, по-твоему?
— Мужик, мужик… Сюда его…
Вечером пришла Евгения Пластунова. Глебовна, уловив связь между выпивкой Алексея и приходом Евгении, спросила:
— Не ты ли уж устирала его, Женя?
— Я, Глебовна.
— Женечка, Христом-богом прошу тебя, пожалей ты его. Он ведь, Алешка-то, золотой. На что он тебе?
— Я по делу, Глебовна.
— Золото он, Алешка-то.
В комнатушку Алексея Евгения вошла чужая, виноватая и озабоченная. Не села.
— Пришла, Алексей Анисимович, сказать тебе: я виновата во всем.
— А поздороваться надо?
— Здравствуй.
— Если не ругаться пришла, садись.
Она села рядом с его кроватью. Спросила невесело:
— Что будет-то теперь, Алексей Анисимович?
— Судят за такие дела.
— Суд так суд, — как в полусне сказала она и, думая совсем о другом, прибавила: — От сумы да тюрьмы не зарекайся. Я ведь, Алексей Анисимович, не за этим шла… Мне, что, хоть голову пусть снимут. Я хотела только тебя увидеть. Увидала вот, и мне хорошо теперь…
Евгения вдруг умолкла, улыбнулась, глаза ее блеснули кроткой, печальной радостью. Она закрыла лицо руками и замерла.