Отвернувшись в сторонку, Верхорубов высморкался в большой надушенный платок, принял из рук хозяйки снова наполненную чаем чашку с блюдечком, потянулся к сахарнице.
— Трошин мягок — это верно.
— Тряпка, Иван Иваныч, — охотно развивал ход своих мыслей хозяин. — Нынче у нас агроном молоденький мальчишка Мостовой, так этот, пожалуй, всю власть в колхозе забрал. Ей-богу! Что он знает, сено от соломы не отличит, а дело норовит повернуть по-своему. Будет толк? Не будет. Да вот глядите сами, Иван Иваныч. Никак уж третью неделю по распоряжению Мостового один трактор совсем снят с уборки…
— Куда снят? — не сделав очередного глотка, спохватился Верхорубов.
— На зябь вроде. В такую-то горячую пору. Вы мне, Иван Иваныч, не скажете, на сколько мы выполнили план по хлебу?
— Точно не помню. Процентов, если не изменяет память, на шестьдесят с небольшим.
— А что они говорят, наши-то руководители?
— У них один ответ — нет хлеба.
— Ха, нет хлеба. Окрутил как-то этот Мостовой Трошина и засыпает сейчас семена. Сушит их — и в амбар. И зерно, дьявол, выискал где-то крупное, доспевшее. Две тыщи центнеров хоть сию минуту можем выставить.
— Ну?! — Верхорубов перестал жевать и выкатил на лоб свои слегка выпуклые глаза.
— Никак не меньше, Иван Иваныч.
— Поглядим, поглядим завтра, — через силу храня спокойствие, сказал Верхорубов и уткнулся в чашку с чаем, а в голове его сорвался и закружился рой самых приятных мыслей: «Вот, скажут в районе, Верхорубов так Верхорубов. Глядите, как он поставил дело в Дядлове. За каких-то два дня колхоз дал приросту… двадцать процентов».
— А что, Лука Дмитриевич, слышно у вас о Фоминском колхозе?
— О Фоминском?
— Да.
— Ничего не слыхивал.
— Совсем ничего?.
— Да кто ж его знает, может, что и слышно. Домна, ты ничего не слышала о Фоминке?
Хозяйка буркнула что-то с кухни неразборчиво. Лука Дмитриевич только махнул рукой.
Так и не признался Лузанов, что не только знает все фоминские новости, но и сам привез в Дядлово эти новости сегодня утром.
Фоминский колхоз «Пламя» мостится на левом низменном берегу Кулима. Земли у него — супесь, худородные, все луга почти каждый год вымокают. Хозяйство извечно даже в середняках не хаживало. Люди из Фоминки уже давно поразбредались по свету, и остались в колхозе лишь те, кому совсем некуда податься: старики, бабы многодетные. За нынешнюю зиму они так проелись, что до нови тянулись на одной картошке. Как только поспела рожь, правление колхоза решило первые гектары обмолотить и дать людям хлеба. Так и сделали.
Слух о разбазаривании зерна в «Пламени» на другой же день дошел до района.
— Это вредительство! — кричал по телефону районный прокурор Мозгляков на председателя колхоза Горюнова. — Под суд пойдешь, Горюнов. Свои узкие интересы поставил выше государственных. Родине из нового урожая не сдал ни грамма, а для собственных нужд транжиришь пудами. Под суд. Не хочу слушать…
— Товарищ Мозгляков… Товарищ Мозгляков… Да пойди ты к черту, товарищ Мозгляков.
Недели через три Горюнова сняли с должности председателя колхоза. Сегодня утром Лука Дмитриевич переправлялся через Кулим на одном пароме с женой Горюнова и от нее узнал все подробности. А часом позднее пересказывал их каждому встречному в Дядлове.
Земля слухом полнится. Многие уже узнали о событиях в Фоминке и не особенно удивлялись им. Дядловцев остро волновало другое: пока колхоз не выполнит план хлебозаготовок — хлеба на трудодни не видать. А кто знает, какой он, этот план! В прошлом году из района три раза к плану кидали довески, и пришлось вывезти все зерно подчистую. Нынче весной брали у государства ссуду на посев — ее надо покрыть…
В Дядлове шел глухой ропот.
Сидя на кромке хозяйской кровати, Верхорубов разулся и гладил свои острые колени, все еще пытался втянуть в откровенный разговор осторожного Луку Дмитриевича.
— Как с сеном нынче? Поставили?
— На ползимы коровенке.
— А другие?
— Да кто как.
— Колхозники довольны?
— Довольны, Иван Иваныч. А что им недовольничать? Не на что. Дожди вот, окаянные, досаждают. А так все бы ладно.