- Ступайте вон! С вами невозможно так близко сидеть, - сказала она ему.
Елпидифор Мартыныч, нисколько этим не обиженный, напротив, обрадованный, сейчас же слез, а Анна Юрьевна, посадив вместо него своего грума, ехавшего за ними в экипаже доктора, снова помчалась и через минуту совсем скрылась из глаз.
- Эка кобыла ногайская!.. Эка кобыла бешеная! - говорил Елпидифор Мартыныч, обтирая грязь и сало, приставшие от колес к его глупой шинели.
- У них-с не кобыла это, а мерин! - заметил ему кучер его.
- Я не об лошади говорю, а об барыне! - возразил ему с досадой Елпидифор Мартыныч.
- Д-да! Об барыне! - сказал, усмехнувшись, кучер.
IX
В этот же самый день князь ехал с другом своим бароном в Москву осматривать ее древности, а потом обедать в Троицкий трактир. Елена на этот раз с охотой отпустила его от себя, так как все, что он делал для мысли или для какой-нибудь образовательной цели, она всегда с удовольствием разрешала ему; а тут он ехал просвещать своего друга историческими древностями.
День был превосходнейший. Барон решительно наслаждался и природой, и самим собой, и быстрой ездой в прекрасном экипаже; но князь, напротив, вследствие утреннего разговора с женой, был в каком-то раздраженно-насмешливом расположении духа. Когда они, наконец, приехали в Москву, в Кремль, то барон всеми редкостями кремлевскими начал восхищаться довольно странно.
- Как это мило! - почему-то произнес он, останавливаясь перед царь-колоколом.
- Что же тут милого? - спросил его князь удивленным голосом.
- То есть интересно, хотел я сказать, - поправился барон и перед царь-пушкой постарался уже выразиться точнее.
- C'est magnifique![113] - проговорил он, надевая пенсне и через них осматривая пушку.
- Magnifique еще какой-то выдумал! - сказал князь, покачав головой.
- Ах, кстати: я, не помню, где-то читал, - продолжал барон, прищуривая глаза свои, - что в Москве есть царь-пушка, из которой никогда не стреляли, царь-колокол, в который никогда не звонили, и кто-то еще, какой-то государственный человек, никогда нигде не служивший.
- Ты это у Герцена читал, - сказал ему князь.
- Так, так!.. Да, да! - подтвердил с удовольствием барон. - Этот Герцен ужасно какой господин остроумный, - присовокупил он.
- Он и побольше, чем остроумный, - заметил каким-то суровым голосом князь.
- Конечно, конечно! - согласился и с этим барон.
В Оружейную палату князь повел его мимо Красного крыльца и соборов.
Барон заглянул в дверь Успенского собора и проговорил: "Святыня русская!" Перед вновь вызолоченными главами Спаса-на-Бору он снял даже шляпу и перекрестился; затем, выйдя на набережную и окинув взором открывшееся Замоскворечье, воскликнул: "Вот она, матушка Москва!"
Все эти казенные и стереотипные фразы барона князь едва в состоянии был выслушивать.
Всходя по лестнице Оружейной палаты, барон сказал, показывая глазами на висевшие по бокам картины: "Какая славная кисть!"
- Прескверная! - повторил за ним князь.
- Ого, сколько ружей! - воскликнул барон, войдя уже в первую залу со входа.
- Много, - повторил за ним князь.
В комнате с серебряной посудой барон начал восхищаться несколько поискреннее.
- Отличные сюжеты, замечательные! - говорил он, осматривая в пенсне вещи и закинув при этом несколько голову назад. Наконец, к одному из блюд он наклонился и произнес, как бы прочитывая надпись: "Блюдо"!
- Что ж "Блюдо"? Читай дальше, - сказал князь, стоявший сзади барона и насмешливо смотревший на него.
- "Блюдо"! - повторил барон, но дальше решительно ничего не мог прочитать.
- Э, да ты, брат, по-славянски-то совсем не умеешь читать! - подхватил князь.
- Да, то есть так себе... Плохо, конечно!.. - отвечал как-то уклончиво барон и поспешил перейти в другое отделение, где хранились короны и одежды царские.
- Это архиерейские одежды? - спросил барон, останавливаясь перед первым шкафом.
- Нет, это одежды царей, - отвечал протяжно сопровождавший его чиновник, - архиерейские одежды в ризницах.
- Те в ризницах? - почему-то переспросил с любопытством барон.
- В ризницах, - повторил ему еще раз чиновник.
Что касается до драгоценных камней, то барон, по-видимому, знал в них толк.
- Это очень дорогая вещь, - сказал он, показывая на огромный рубин в короне Анны Иоанновны[26].
- Да-с, - повторил чиновник.
- Этакая прелесть, чудо что такое! - произносил барон с разгоревшимися уже глазами, стоя перед другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену[27].
- Восемь штук таких бриллиантов!.. Восемь штук! - восклицал барон. Какая грань, какая вода отличная! - продолжал он с каким-то даже умилением, и в этом случае в нем, может быть, даже кровь сказывалась, так как предание говорило, что не дальше как дед родной барона был ювелир и торговал на Гороховой, в небольшой лавочке, золотыми вещами.
После бриллиантов барон обратил некоторое внимание на старинные экипажи, которые его поразили своею курьезностию.
- Что это за безобразие, что это за ужас! - говорил он, пожимая плечами.
- Покажи и тебя через десять лет в твоем пиджаке, - и ты покажешься ужасом и безобразием, - заметил ему князь.
- Тут не в том дело! Они сложны, огромны, но комфорта в них все-таки нет, - возразил барон.
- Никак не меньше нынешнего: попробуй, сядь, - сказал ему князь, явно желая подшутить над приятелем.
- Гораздо меньше! - воскликнул барон и в самом деле хотел было сесть, но чиновник не пустил его.
- Нет-с, этого нельзя, - сказал он ему не совсем, впрочем, смелым голосом.
- Жаль! - произнес барон и пошел дальше.
Когда они, наконец, стали совсем выходить, чиновник обратился к князю, которого он немножко знал, и спросил его почти на ухо:
- Кто это с вами, министр, что ли, какой?
Барон очень уж важен показался ему по виду своему.
- Нет, барон один, - отвечал ему с улыбкой и не без умысла князь.
- Ах, он ягель немецкий, трава болотная! - зашипел, заругался чиновник. - Недаром меня так претило от него!
Почтенный смотритель древностей был страшный русак и полагал, что все несчастья в мире происходят оттого, что немцы на свете существуют.
В Троицком трактире барон был поставлен другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако, начал его есть и с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно не мог есть.
- Ах, ты, габерсупник[28]! - сказал ему почти с презрением князь.
- Почему же габерсупник? - возразил барон, как бы даже обидевшись таким названием.
Вина за обедом было выпито достаточное количество, так что барон сильно захмелел, а князь отчасти, в каковом виде они и отправились домой.
- Это Сухарева башня? - говорил барон не совсем даже твердым языком и устремляя свои мутные глаза на Сухареву башню.
- Сухарева! - отвечал ему прежним же насмешливым тоном князь.
- Ее Брюс[29] построил? - продолжал барон надменнейшим и наглейшим образом.
- И не думал! - возразил ему серьезно князь.
- Как не думал? - воскликнул барон. - Я положительно знаю, что водопровод ваш и Сухареву башню построил Брюс.
- Ну, да, Брюс!.. Ври больше! - произнес уже мрачно князь.
- Нет, не вру, потому что в России все, что есть порядочного, непременно выдумали иностранцы, - сказал барон, вспыхивая весь в лице.
- Отчего же ты до сих пор ничего порядочного не выдумал? - спросил его князь.
- Отчего я?.. Что же ты меня привел тут в пример? Я не иностранец! говорил барон.