Бесстыдная печать, быть может, самая лживая и самая продажная в Европе, спекулируя на репутации страны свободолюбивой, твердила французам, что весь мир обожает Францию — «самую великую духовную державу мира».
Между тем французская буржуазия за четверть века, прошедшие с прошлой войны, словно нарочно делала все, чтобы вызвать неприязнь других народов в отношении Франции.
Рабочих рук не хватало, надо было заменить павших на войне. Во Францию хлынул поток иностранных рабочих из Центральной, Восточной и Южной Европы. Французские промышленники и даже крестьяне зазывали их к себе. Из Испании, Италии, Польши, Румынии, Чехословакии, наконец, из французских колоний потянулись сотни тысяч безработных. Почти все тяжелые виды работ выполнялись иностранцами. Около четырех миллионов иностранных рабочих, что составляло около 10 процентов населения страны, поселились во Франции. В угольных копях на севере страны работали поляки, на сельскохозяйственных работах — поляки, испанцы, чехи, русские белоэмигранты, на строительстве — итальянцы. Среди мелких ремесленников — десятки тысяч иностранцев. На «командных постах» инженерами, техниками, мастерами, как правило, работали французы. Иностранные рабочие не имели политических прав, их легко было уволить и даже выслать из Франции за малейшее сопротивление требованиям хозяев.
Иностранные рабочие — в их числе было много политэмигрантов из стран, где свирепствовали реакция и фашизм, — добивались французского гражданства, чтобы получить политические права и лучше защищать свои интересы. Тысячи рабочих «натурализовались» во Франции, исключая, впрочем, рабочих из колоний, которым французское правительство обычно отказывало в гражданстве. Но впоследствии была закрыта и эта лазейка. В 1935 г. парламент принял закон, по которому иностранцы могли быть лишены французского гражданства, если их деятельность представлялась «опасной для политического или социального порядка». Иначе говоря, даже став французским гражданином, эмигрант в случае вступления его в профсоюз или компартию мог в любую минуту быть лишен французского гражданства и выслан из страны, как «нежелательный иностранец».
Во французской армии не хватало солдат. Призывы новобранцев, предшествовавшие второй мировой войне, были «дефицитными»: призывались молодые люди, родившиеся в годы первой мировой войны, когда и без того низкая во Франции рождаемость упала почти вдвое. И вот тогда снова вспомнили об иностранцах: в 1938 г. парламент принял закон, по которому все апатриды, т. е. лица, «не имеющие отечества», а это были главным образом политэмигранты, должны были нести службу во французской армии и призываться в случае войны. Таких политэмигрантов во Франции были сотни тысяч — из Польши, Италии, Испании, Румынии, Германии. Это были большей частью люди в цветущем возрасте.
Вряд ли в период между двумя войнами была на свете другая страна, в которой так широко пользовались бы иностранным трудом и так эксплуатировали иностранцев, как во Франции.
Когда назревал промышленный кризис, на улицу прежде всего выгоняли иностранных рабочих — это должно было ослабить недовольство французов. А когда началась война, иностранцев, молодых и здоровых, стали забирать в армию, обещав им французское гражданство… если, конечно, они останутся живы. Стариков из числа иностранцев сажали в концлагеря. Бывало, что родителей сажали в лагерь «за политическую неблагонадежность», а сыновей направляли служить в армию. После капитуляции тех, кто защищал Францию, бросили в концлагеря, так как они стали не нужны капитулянтам. Со мной в концлагере Верне сидели сотни молодых людей, служивших во французской армии, участвовавших в кампании 1940 г. и даже удостоенных наград за боевые подвиги. «В благодарность» Петэн и Лаваль заключили их в концлагеря.
В лагере Верне содержался один русский, бывший солдат Экспедиционного русского корпуса, прибывшего во Францию в 1916 г. Он остался во Франции, женился на француженке, имел шестерых детей, из которых два сына служили в армии в эту войну. Сам он работал на заводе, был обвинен в «коммунизме» — хотя, замечу кстати, это был малограмотный человек, весьма слабо разбиравшийся в политике, — и посажен в концлагерь на неопределенный срок.
Мой лагерный пациент, иностранец, бывший солдат Иностранного легиона, рассказал, что французское правительство в 1939 г. обещало бойцам легиона французское гражданство после окончания войны. Легион геройски сражался против гитлеровцев и потерял почти половину состава. В одном батальоне уцелело всего 75 солдат. Оставшиеся в живых потребовали в 1941 г., чтобы правительство сдержало свое обещание. Но из 75 легионеров право гражданства получили только 14 человек. 12 из них отказались от этой чести. Тогда их посадили в концлагерь. Ни ранения, ни боевые награды не были приняты во внимание. С сентября 1941 г. в наш лагерь стали поступать сотни таких молодых иностранцев, служивших во французской армии. Из них многие даже родились во Франции и не знали другого языка, кроме французского. Их лишали французского гражданства.
Правящие классы, доведшие Францию до позорного поражения, не только не чувствовали благодарности к этим людям, защищавшим Францию, но ненавидели их за мужество, за самоотверженность, особенно тех, кто был врагом фашизма. Между тем в 1939–1940 гг. свыше 300 000 иностранцев встали на защиту Франции. Многие из них пошли в армию добровольно, чтобы сражаться с гитлеровцами.
Приведу еще два примера, которые характеризуют отношение тогдашних хозяев Франции к представителям других народов, особенно народов, борющихся за свою свободу.
В 1918 г. французская армия освободила свыше 90 000 русских военнопленных, которых немцы заставляли работать в тылу. Пленные эти, умиравшие от голода и лишений, с радостью встретили своих освободителей. Они ждали от них облегчения своей участи и отправки на родину, в Россию.
Но… из России доносятся громы победоносной революции. Империалисты организуют интервенцию в Россию. Вся ненависть французской буржуазии обрушивается на ни в чем не повинных русских военнопленных, освобожденных французской армией, на людей, которые были повинны только в том, что выражали желание вернуться на освобожденную родину. Им ставится ультиматум: или они будут служить в контрреволюционных армиях Деникина и Юденича, или не поедут домой вовсе. Пленные отказываются служить в антинародной армии. В ответ правительство Клемансо сажает их в концлагеря, на голодный паек. Оттуда их распределяют вместе с солдатами бывшего Экспедиционного корпуса по рабочим командам, а не желающих работать отсылают в Северную Африку, где они сотнями умирают на каторге. Из 90 000 русских французские власти могли сделать 90 000 друзей Франции. А сделали они из них 90 000 врагов! Со мной в концлагере в Джельфе находился один из этих солдат, оставшийся в Алжире. Во второй раз в жизни, во Франции, он попал в концлагерь.
Другой пример. В 1939 г. 400 000 бойцов Испанской республиканской армии отступили под натиском дивизий Муссолини и Гитлера при благосклонном «невмешательстве» правительства Блюма на территорию Франции. На границе французские жандармы и «гард мобиль» — преторианская стража французских империалистов — обобрали их до нитки, избили и по приказу Даладье загнали в гигантские концлагеря. Даладье первый создал во Франции систему концлагерей. Франция присвоила вооружение испанской армии: пушки, винтовки, автомобили, реквизировала золото. Затем путем угроз и лишений испанцев заставляли возвращаться на родину, к Франко. Там их ждали расстрел или тюрьма. Оставшихся во Франции держали в лагерях, ссылали в Северную Африку. Так продолжалось вплоть до февраля 1943 г., когда высадившиеся в Алжире англо-американские войска, правда, не сразу, начали их освобождать. Во всех концлагерях, в которых мне пришлось сидеть во Франции, преобладали испанцы, бывшие бойцы республиканской армии. Надо было слышать, с какой ненавистью они говорили об этой стране!
…А французская печать писала, что в случае войны за Францию вступится весь мир. Эта иллюзия сыграла печальную роль в войне Франции с Германией.
Общественные порядки Франции, политика ее реакционных хозяев, врагов свободолюбивых народов и собственного народа, — вот что подготовило почву для трагедии лета 1940 г. Господствующие классы Франции, ее правящие круги за четверть века, прошедшие со времени первой мировой войны, старались воспитать в обществе полное равнодушие ко всему, что не затрагивает личных интересов «среднего француза». Это то, что сами французы назвали «наплевательством» («je m'en fichisme»).