Каждый день в Алжирский порт прибывали новые караваны по 40–60 пароходов в каждом. В порту выгружались танки, автомобили, самолеты, ящики с боеприпасами и консервами. Французские и арабские рабочие трудились в порту днем и ночью, и караваны сразу после разгрузки отплывали обратно, окруженные серыми миноносцами, гигантскими броненосцами и другими судами.
Уже тогда было видно, что главную роль в событиях в Алжире играли американцы, а не англичане. Во главе американской военной администрации стоял комиссар Мерфи, ярый реакционер и лицемер. У него была крупная собственность в Алжире. Его другом из числа французов был небезызвестный Жан Монне, финансовый деятель, работавший когда-то экспертом в Лиге наций. В Алжир он приехал из США, где находился в эмиграции после оккупации Франции.
Монне — один из тех дельцов-космополитов, которые весьма характерны для современного капиталистического мира. Ему было все равно, чьим интересам служить, лишь бы они совпадали с его личными. В данном случае это были интересы монополистического капитала США.
Совсем не чувствовалось, что англичане и американцы — это союзники французов. Заняв Алжир и Тунис, они вели себя там как оккупанты, почти не считаясь с интересами французов.
Позднее, когда в Алжир прибыла советская миссия, мне пришлось работать с нею. Представителем де Голля в Алжире в то время был генерал Катру, старый служака, известный больше как дипломат и администратор, чем как военный. Нам как-то пришлось побывать у него. Жил он за городом, занимая целую виллу. У входа стоял часовой-сенегалец. Нас принял начальник канцелярии, полковник Жует — типичный французский офицер старого времени, о честным открытым лицом. Жует все время жил в Алжире. Жиро не взял его в свою армию, так как считал его деголлевцем. При высадке англо-американских войск в Алжире Жует и его единомышленники оказывали им всяческую помощь, Они перерезали телефонные провода, арестовали генералов, заняли главные здания в городе. Жует рассказал мне, что тот самый французский генерал, который дрался с американцами при их высадке в Касабланке, теперь был назначен представителем Жиро в Вашингтоне. А другой вишийский генерал, Дейнц, командует теперь французскими войсками на Тунисском фронте. Американцы не возражают против этого. Жует мне проговорился, что в Египте тоже есть французская армия, которую англичане хотят перебросить на Балканы, чтобы предотвратить там революцию.
Каждый вечер мне приходилось наблюдать из окна, выходившего в порт, забавные сценки. Английские моряки возвращались из отпуска в город — многие сильно навеселе. Для большей устойчивости они спускались по лестнице или шли по улице шеренгой, взявшись под руки. Вся шеренга раскачивалась, словно шла по палубе корабля в бурю. У спуска в порт их поджидали арабчата и продавали им свежие яйца. Англичане, как говорят, большие охотники до яичницы, и после долгого и трудного пути моряки особенно рады были полакомиться свежими яйцами и платили за них любую цену. Но яйца надо было нести с собой, в чем? В форменной одежде английских моряков карманов не полагалось. Можно было бы нести в шапке, но по уставу это не допускалось. Оставались только руки. Бравые моряки набирали по пять-шесть яиц в каждую руку и смело шли в порт. Но тут опять-таки возникало новое затруднение: идти прямо, не качаясь, было нелегко. А ухватиться за поручни лестницы нельзя — в руках яйца. И вот моряки медленно и осторожно спускались по лестнице с драгоценной ношей в руках, балансируя, как канатоходцы. На ногах они держались нетвердо, и приходилось хвататься за перила. Ясно, что при этом яйца летели на землю, разбивались. Вся лестница была покрыта яичной скорлупой.
За ними зорко, но осторожно наблюдали военные полицейские, здоровенные верзилы с красными повязками на рукавах. Пока моряки и солдаты еще держались на ногах, они их не трогали, но горе тому, кто, будучи не в силах больше держаться, становился на четвереньки. Полицейские таких подхватывали и куда-то уводили.
Вскоре после освобождения из лагеря я пошел к доктору Абади, министру внутренних дел «правительства» Жиро. Министерство помещалось за городом, в здании женского лицея, откуда открывался чудесный вид на Алжир и море. У входа в сад, где находились разные министерские канцелярии, требовалось предъявить документы. Я предъявил советский паспорт. Караульный опешил, но, не спрашивая даже о цели моего прихода, выписал пропуск. Я увидел, сколь магическое действие оказывали теперь советские документы на представителей французских властей.
Абади принял меня крайне любезно, внимательно слушал рассказ о жизни в лагере, о Кабоше, изредка возмущенно вставляя:
— Какой позор, какой позор для Франции!
В заключение я оказал, что пишу книгу о Франции и о лагере, но в ней не хватает одной главы.
— Какой же? — спросил Абади.
— Главы о наказании виновных.
— Ничего, этот пробел мы восполним, — серьезно ответил Абади.
Затем он провел меня в соседнюю комнату, где представил трем видным членам «кабинета» и сказал:
— Я давно знаю доктора Рубакина, он пробыл два года в лагере и рассказал мне ужасные вещи. Это возмутительно.
Но собеседники выслушали его молча, глядя на меня с нескрываемой враждебностью. Это были матерые фашисты, служившие еще при правительстве Виши. Они и сами великолепно знали обо всем, что творилось в лагерях.
Вечером, устав от непривычки от ходьбы и разговоров, я вдруг почувствовал, как ослаб за два года лагерной жизни. Нужно было собрать всю силу воли, чтобы работать, действовать, просто разговаривать с людьми. Как-то острее стало и чувство оторванности от семьи.
Вскоре я побывал у другого министра «правительства» Жиро Андрэ Лабарта, которого знал еще по Парижу. До войны он был директором Бюро изобретений в Медоне, пригороде Парижа.
Андрэ Лабарт со времени гитлеровской оккупации Франции жил в Лондоне. Он не примыкал к группе де Голля и издавал независимый журнал «Свободная Франция»..
Приехав в Алжир, Лабарт примкнул к генералу Жиро. В мае 1943 г. его назначили комиссаром, а по существу министром информации. Жиро взял Лабарта на службу в пику де Голлю. А Лабарт соблазнился возможностью побыть хотя бы и недолго в Алжире министром. Но став министром, он остался журналистом, тем же «рубахой-парнем», каким мы его знали раньше. Он не принимал всерьез своего назначения. Впрочем, и окружение Жиро не принимало это всерьез.
Через несколько дней после его назначения на пост комиссара я пришел в женский колледж под Алжиром, в котором размещались «министерства» Жиро и где находилось бюро Лабарта. Мне выписали пропуск. После долгих поисков я обратился к швейцару.
— Лабарт, Лабарт… А кто он такой?
— Лабарт — комиссар информации.
Швейцар удивился.
— Что-то не слыхал о таком. Впрочем, пройдите наверх, там вам покажут.
Долго бродил я по коридорам, различным бюро, но никто не знал, где Лабарт. Наконец, в комнате, где сидело человек двадцать посетителей, снова спросил:
— Вы не знаете, где находится бюро Лабарта?
— Лабарт? Так это здесь! Вы к нему и пришли.
Из соседней комнаты вышел молодой человек секретарского вида.
— Можно ли повидать Лабарта? — обратился я к нему.
Он долго думал:
— Мосье комиссар очень занят, много народу ожидает его приема.
— Но вы все-таки доложите ему обо мне.
Через минуту секретарь вернулся и с необычайно предупредительным видом сказал:
— Мосье Лабарт примет вас сейчас же.
И действительно, через минуту открылась дверь, выглянул Лабарт и, приветливо назвав меня, предложил войти. Под легкий ропот присутствующих, видимо, уже давно ожидавших своей очереди, я вошел в кабинет.