4. Посланец из Коминтерна
Было это, помнится, в апреле 1933 года. На опорных партизанских базах в самом разгаре была наша борьба с левачеством. Однажды Тун Чанжун привел ко мне гостя — человека среднего возраста, одетого в дабушаньцзы. Вежливый, солидный — эти качества особенно подчеркивали как его наряд, так и поведение. Он, заметив меня еще издали, улыбаясь поднял руку над головой в знак приветствия. Глаза приближающегося ко мне гостя светились столь большой радостью, что я было подумал: встречаюсь с кем-то из своих старых знакомых.
Мы обменялись рукопожатием и я понял, что никогда раньше не встречал этого человека. Но, как ни странно, сразу же после первой нашей с ним встречи, гость казался мне старым другом. И я ему отвечал улыбкой и относился к нему с особенным расположением.
Так вот как раз этот загадочный гость и был посланцем (инспектор) из Коминтерна, которого прозывали «Пань Шэнвэй», Пань — это его фамилия, а Шэнвэй — не имя, а сокращенное название его должности — члена Маньчжурского провинциального комитета партии. Обычно люди называли его Лаопанем, подобно тому как называли Вэй Чжэнминя — Лаовэем.
«Пань» — это китайское произношение его фамилии. У китайцев в их языке одно похвальное отличие: обращаясь к старшим по возрасту, да и вообще к уважаемым людям, они прибавляли к их фамилиям приставку «лао». Очень редко встречались люди, которые звали Паня его настоящим именем Ли Ги Доном или псевдонимом Пань Циню.
Пань был широко известным среди коммунистов Маньчжурии революционером и партийным деятелем. О нем я услышал впервые от Ван Жуньчэна. После инцидента 18 сентября Пань занимал пост секретаря Нинаньского уездного парткома, тогда Ван Жуньчэн находился у него в подчинении и ведал вопросами пропаганды. Говорил он, что был назначен инструктором по пропаганде Нинаньского уездного парткома по рекомендации Паня, и этим очень гордился. По его словам, Пань окончил офицерскую школу Вампу, участвовал в Учанском восстании ив Северном походе, обучался и в Советском Союзе, — словом, был способным, опытным кадровым работником.
«В свое время он работал секретарем Суйнинского главного уездного парткома, — рассказывал Ван Жуньчэн, — я был просто очарован его человечностью и глубокой прозорливостью». Почтительность Вана к Паню была необычной.
Тогда я, выслушав этого человека, испытал в душе большую радость оттого, что вокруг нас ведут кипучую деятельность такие замечательные революционеры, как Пань. Несколько позже я снова услышал рассказы о нем от Чвэ Сон Сук и Чо Дон Ука, которые приехали к нам из Северной Маньчжурии. Чвэ Сон Сук интересно рассказывала, как она приехала в Ванцин по совету Паня и как под его руководством на улицах Нинаня устраивалась демонстрация по случаю 1 Мая.
Видимо, по этой причине большую часть наших с гостем разговоров занимали эпизоды, связанные с Ван Жуньчэном и Чвэ Сон Сук.
— Здорова Чвэ Сон Сук из Нинаня? — первым спросил Пань, как только начался наш разговор.
В моей памяти всплывали слова Чвэ Сон Сук, которая ценила заботу о подчиненных как одно из важнейших достоинств Паля, и я снова почувствовал теплоту привязанности к этому человеку.
— Да, здорова. Как только она приехала из Северной Маньчжурии, ее избрали представителем Даванцинского совета. Теперь она избрана в члены женотдела Сяованцинского участка исогоньком занимается работой среди женщин.
— И здесь она ездит на коне?
— Слыхал, но сам еще не видел.
— Знаете, хотела стать кавалеристом в революционной армии и с особой одержимостью училась ездить верхом. Девушка смелая, очень усердная.
— Значит, мы, люди Ванцина, не ошиблись, открыли «золото». А не жаль было вам, людям Северной Маньчжурии, отпускать ее к нам?
— Причем тут жаль! Семья-то у нее в Северной Маньчжурии, но это я ее подбил пойти в Восточную Маньчжурию. Ведь Цзяньдао — это же центр революционной борьбы в Маньчжурии! Я говорил ей: «Хочешь по-настоящему заниматься революцией, иди в Ванцин, там опорная база, установлен народный мир. Я возлагаю на Цзяньдао большие надежды. Хочу там работать».
Пань оценил Восточную Маньчжурию как главный очаг корейской революции. За это я был благодарен, но в то же время чувствовал неловкость. Беспокоила меня мысль: что жеонможет подумать о революционной борьбе в Цзяньдао, если узнает о левацком безрассудстве в партизанских районах? Конечно, пока что я не знал политических идеалов Паня и его позиции в отношении политических установок. Репутация о нем, как о человеке широкого политического кругозора и опытном борце, еще не говорила, что он обязательно займет позицию против левачества.