Исходя из интересов революции, я с одобрением отозвался о мерах Коминтерна, который направилсвоего посланца в Восточную Маньчжурию, где народ утопал в слезах из-за левацкого произвола. Поводом для таких рассуждений явилось то, что в условиях, когда противостоят друг другу курс на создание советов и курс на создание народно-революционного правительства, когда каждый из них пытается доказать свою правоту, появление Паня, несомненно, разрешало бы сложную ситуацию, давая приговор — что «да», а что «нет».
Не было, конечно, никакой гарантии, что Коминтерн окажет поддержку нашей позиции. Но я все же был готов выразить протест против потока директив Коминтерна, Маньчжурского провинциального парткома и других организаций, не соответствующих реальным условиям опорных партизанских баз. Вместе с тем, у меня в сердце уже созрела решимость начать теоретическую борьбу в случае необходимости, лишь бы исключить ультралевацкий уклон, наблюдавшийся в ходе осуществления советской линии и борьбы против «Минсэндана». У меня и в помине не было тревоги по поводу возможного взыскания или боязни каких-либо санкций. Одним словом, думал, что пришла пора всему вынести окончательный приговор.
Не исключал я и такое предположение: к тому времени некоторые товарищи, которые недовольны были положением в Восточной Маньчжурии, обратились в Коминтерн с просьбой помочь разобраться в сложной ситуации. Получив эти письменные жалобы. Коминтерн, видимо, решил направить в Восточную Маньчжурию корейца Паня, ибо там много проживало корейцев. После и он сам заверял меня в том, что в Коминтерн фактически поступили такие жалобы.
Когда мы возвратились с боя за оборону Сяованцина, Пань опять навестил меня. Его лицо уже не было таким светлым, каким я видел его в первый день нашей встречи. Внешне он улыбался, но, как мне казалось, был взбудоражен, силился не выдавать своих тяжелых душевных переживаний. Я догадывался, что он наконец-то вышел на перекресток суровой действительности, где сосредоточились сложные клубки политической философии. Видимо, между Панем и Тун Чанжуном уже было столкновение по теоретическим вопросам, касающимся политической линии.
Я определил его на ночлег у старика Ли Чхи Бэка — в самом большом доме в Мацуне. В верхней комнате этого домамыс ним более десяти дней обменивались мнениями по разным вопросам. Пань отлично владел китайским языком. С самого начала нашего разговора он говорил на китайском языке и я тоже невольно отвечал испрашивал на китайском языке. Наша беседа велась главным образом по вечерам и ранним утрам. Днем я должен был командовать отрядом и не мог выкроить время для обмена мнениями с ним. И Пань бывал днем в разных местах партизанского района, был очень занят изучением реального положения дел на местах.
Человек, странствовавший по чужим краям, хорошо знает, как тесно сближает людей совместная жизнь в чужом доме. Хотя такая жизнь, конечно, неудобна, но все же бывает очень приятно и интересно вести задушевные беседы в сложившейся довольно теплой атмосфере. За эти десять дней мы с Панем стали неразлучными друзьями.
Пань был старше меня более чем на 20 лет. За своими плечами имел он много опыта борьбы, был испытанным революционером, но он, отбросив отчужденность из-за различий в возрасте, вел себя скромно, относился ко мне как к равному товарищу и с увлечением вел со мной задушевные беседы. Сначала, избегая официальной темы для разговора о революционной практике, каждый поведал о своей биографии. Первым я рассказал о себе, потом Пань осветил свою прошлую жизнь. А затем уж по очереди мы добавляли кое-что пережитое. высказывали свои впечатления и просто не замечали, когда начинало рассветать.
Когда я рассказал ему, что еще до своих 20 лет уже был четыре раза арестован, побывал и в тюрьмах, он был очень удивлен.
— Вы, оказывается, старше меня по жизни в остроге.
Он рассказал о том, как был заточен в тюрьму в Харбине и как был разгромлен в пух и прах Нинаньский уездный партком в результате организации крупномасштабной демонстрации по случаю 1 Мая. Из-за беспощадных репрессий чиновников ведомств Маньчжоу-Го и карательной операции японских войск были разрушены все организации, члены партии и актив разбрелись во все стороны. Пань рассматривал это как последствия «головокружения», вызванного у него и его коллег по мере того, как с невиданной быстротой росли ряды партии и активизировалась ее деятельность. Зато признал, что урок демонстрации по случаю 1 Мая послужил политическим поводом для создания Нинаньского партизанского отряда, возглавляемого Ким Хэ Саном и Ли Гван Римом.