Винт покорежен. В стороне валялись вырванная вместе с колесом стойка шасси и масляный радиатор. Броня мотора и кабины стала бурого цвета, крылья иссечены, на рулях поворота и высоты остались лишь дюралевые ободья да клочья перкаля.
Возле самолета в окружении техников стоял бледный Кротов. Он докуривал вторую цигарку, держась рукой за левое плечо.
- Ты ранен? - спросил подошедший Зайцев.
- Ушибся, наверное, при посадке. Видишь, как пропахал...
- Это тебя истребители или зенитка?
- "Мессеры" увязались... От Бобруйска до самого аэродрома конвоировали и били, как по мишени. Пробовал отворачивать от трасс, а рули не действуют... Я уже плюхнулся, смотрю, а они, гады, на меня лежачего пикируют. Подумал, что добьют на земле, только и у них боеприпасы кончились. Пошли вверх, сделали над аэродромом "круг почета", легли на курс...
- А наши зенитчики не отогнали?
- А ты видел на аэродроме зенитчиков?
Некоторое время стояли молча. В это время начали взлетать три тупоносых "ишака". Под крыльями у них было подвешено по две бомбы. Кротов посмотрел вслед и сказал:
- "Мессершмитты" летают налегке, за штурмовиками охотятся, а нашим истребителям зачем-то бомбы вешают...
- Летали бы вместе с нами, могли бы отогнать, - отозвался Зайцев. - Как самим с "мессерами" бороться? Атакуют сзади, а наши пушки и пулеметы стреляют вперед...
- Если переднего бьют, то заднему, пожалуй, можно открывать огонь по истребителям, - сказал Кротов, взглянув на Смурыгова. В этом взгляде Смурыгов уловил укор.
- Да я вас еле догнал... А когда пристроился, "мессеры" уже были рядом с тобой. Дал одну очередь, а трассы около штурмовика прошли...
Подошел полковой врач Том Федорович Широкий и увел в санитарную палатку Кротова. Там он извлек у него из плеча осколок: летчик вгорячах принял ранение за ушиб.
Весь этот день штурмовики били разведанные мосты у Бобруйска, Доманово и Шатково. "Мессершмитты" буквально одолевали, и пока никто не знал, как от них отбиваться самим. Однако от зениток потерь было больше, чем от истребителей. Оружие "мессершмиттов" не пробивало вертикальную 12-миллиметровую бронеплиту, защищавшую задний бензобак и спину летчика. Но искалеченных самолетов вроде штурмовика Кротова на аэродроме прибавлялось...
Об этом тогда не знали
Обстановка по-прежнему оставалась неясной.
Сверху информация в полк не поступала, а сообщения Совинформбюро были чересчур краткими. К тому же в них приводились сведения трехдневной данности. Выходило, что сводки с фронтов к центру поступали с опозданием.
Батальонный комиссар Рябов внимательно прочитывал газеты, выкраивал время, чтобы послушать радиопередачи из Москвы, но этого было явно недостаточно для того, чтобы дать обстоятельную политинформацию личному составу полка.
В сообщении о боевых действиях в течение 28 июня говорилось: "На Минском направлении войска Красной Армии продолжают успешную борьбу с танками противника, противодействуя их продвижению на восток. По уточненным данным, в боях за 27 июня на этом направлении уничтожено до 300 танков 39-го танкового корпуса противника". На следующий день сводка была еще более оптимистичной: сообщалось о том, что "на Минском направлении усилиями наших наземных войск и авиации дальнейшее продвижение прорвавшихся мотомехчастей противника остановлено".
Рябов задумался над этими скупыми строчками.
"Что же получается? На Минском направлении борьба с танками ведется успешно, продвижение противника остановлено, а он уже своими танками занял Бобруйск, расположенный в ста с лишним километрах восточнее Минска, вышел к Березине. Это уже не "провокационные слухи". Сам не раз летал в район Бобруйска и там видел противника".
Рябову пришел на память недавний разговор с подполковником из соседней авиационной части, который наземную обстановку сравнил с каким-то слоеным пирогом. Он и сам теперь убеждался, что на фронте создалась очень сложная обстановка, но какие причины привели к такому положению? Это нужно было знать Рябову, чтобы вразумительно отвечать на вопросы своих подчиненных. А он вынужден повторять фразы, заимствованные из газет: "Гитлеровская Германия вероломно нарушила договорные обязательства... Она впервые столкнулась с величайшей страной, просторы которой безграничны, с народом, моральные и физические ресурсы которого неисчерпаемы... Битва только началась, советский исполин сломит зарвавшегося врага..."
Вечером комиссар Рябов зашел в палатку к Гетьману.
- Борис Евдокимович, - тихо сказал ему командир, будто по секрету. Поменьше бы сам летал... Уж очень зачастил.
Рябов сразу не нашелся что сказать. Достал из кармана платок, вытер взмокший лоб. "Бережет меня или считает более полезным для комиссара в такой обстановке призывать летчиков и техников к победе над врагом? - подумал он. Во время войны с Финляндией подобных разговоров у нас, помнится, не было..."
- Хорошо вовремя сказать ободряющее слово, - не спеша заговорил Рябов. Но самому слетать и показать пример сейчас, по-моему, куда важнее. Я замечаю, что некоторые летчики скисли, и главная причина - наши большие потери. И если теперь не вытравить у них мысли о войне "малой кровью", без больших жертв, то дело может дойти до худшего...
Причины для такого беспокойства у Рябова с Гетьманом были.
За первые три дня боевых действий потеряли двадцать летчиков. В числе их погибли такие отличные пилоты, как заместители командиров эскадрилий Николай Голубев и Федор Сигида, Василий Баранов, Абрам Пушин, Евстафий Сосник, Александр Кузьмин, Николай Грицевич, Валентин Подлобный... Таких потерь никто не ожидал. Ведь в финскую кампанию полк совершил более двух тысяч боевых вылетов на незащищенных броней самолетах Р-зет, а потеряли только одного летчика. Да и эта потеря была небоевая: при взлете самолет зацепился за макушку дерева и сгорел. Теперь же летали на новейших бронированных штурмовиках, а такая убыль...
В тот день, когда командир со своим комиссаром завели в палатке откровенный разговор, в один миг перестала существовать вторая эскадрилья.
Возвратился с боевого задания младший лейтенант Александр Мещеряков. При посадке разлетелись в клочья пробитые пулями покрышки. Самолет на дисках сделал короткий пробег, оставляя за собой полосу пыли. К штурмовику подкатила полная людей полуторка. Приехал и сам командир второй эскадрильи капитан Крысин. Самолет был буквально изрешечен пробоинами, а летчик невредим.
- В зенитный огонь попал или атаковали истребители? - спросил комэска Мещерякова.
- Истребители...
- Считайте пробоины, - приказал Крысин техникам. - Интересно, в каких местах их больше всего.
- Зачем это? - поинтересовался Мещеряков.
- А затем, чтобы знать, куда нам больше всего достается, как увертываться от очередей.
Считать пришлось долго. Старший техник эскадрильи Алексей Калюжный и связист Григорий Нудженко сосчитали по-разному и заспорили: у одного получилось 263, у другого - 278. Пока пересчитывали и спорили, показалась девятка бомбардировщиков "юнкерс-88". Крысин оценивающе посмотрел вверх самолеты были уже на боевом курсе, скоро начнут бомбить.
- На машину! Быстро! - скомандовал он, сам вскочил в кабину. Остальные уже на ходу переваливались через борт кузова. Лишь Нудженко с Калюжным не смогли догнать машину, споткнулись и распластались. Вслед за этим дрогнула земля, оглушительно и протяжно хрястнуло, взметнулись черные султаны... Когда ветром снесло пыль, полуторки не было. На том месте, где ее настигли бомбы, лежали щепки да разбросанные тела. Погиб и оружейник Роман Комаха, с которым Холобаев собирался "поговорить по душам". От полоснувшего по животу осколка получил смертельную рану командир звена Илья Захаркин, воевавший с особой злостью. Последними его словами были:
- Эх, гады... Не дали повоевать... Я бы вам еще жару дал...
В тот же вечер на краю летного поля появились наспех сколоченные пирамидки с жестяными звездочками. Комиссар Рябов задержался там дольше всех и теперь пришел в палатку к командиру полка.