Не так давно полк был полностью укомплектован. Все было расписано и разложено по полочкам - от первой до пятой эскадрильи. Теперь же эскадрильи и звенья распались. Оставались они, наверное, только на бумаге в штабе полка, который все еще где-то тащился железнодорожным эшелоном из Харькова. Летчики теперь делились на ведущих и ведомых. Кто летит впереди - тот и командир, а сзади - подчиненный. Вот, например, младший лейтенант Николай Синяков. Рядовой летчик, а начал хорошо водить группы. Кое-кто из старших по званию ходит у него в хвосте. Война расставляла людей на подобающие места, не считаясь ни со штатным расписанием, ни с воинскими званиями.
Давно уже стемнело, а командир полка все еще сидел в землянке. Перед ним лежал листок бумаги, на котором продолговатыми крестиками изображены самолеты, под каждым из них проставлены бортовые номера. Крестики эти расположены уголком по три - звеньями. Звенья одно за другим растянулись от верхнего обреза листка до нижнего - в колонну. Такой будет боевой порядок в воздухе, так и полетят. Возле каждого самолета командир подписывает фамилию летчика. Себя сразу первым поставил в голове колонны. Подолгу задумывается, формируя звенья: кого назначить ведущим, кого - ведомым?
На Бобруйском аэродроме две стоянки самолетов, расположенные по обе стороны взлетно-посадочной полосы. На первую стоянку он сам поведет в атаку часть сил, а кто поведет остальных на вторую? Ну, конечно же, его заместитель майор К. Правда, он еще не успел как следует изучить своего заместителя: тот был назначен в полк незадолго до отправки на фронт. В Богодухове сразу проявил себя строгим, требовательным командиром. За расстегнутую пуговицу на гимнастерке никому спуску не давал. "От расстегнутого воротника на земле до аварии в воздухе- один шаг!" - любил он повторять модное изречение довоенных лет.
Хорошо запомнилась и пламенная речь майора К. на митинге в Богодуховском лагере в первый день войны. На трибуне стоял рослый брюнет в кожаном реглане, в шлеме с очками. В руке зажаты замшевые перчатки, сбоку - планшет с картой. Внешность майора была настолько впечатляющая, что капитан Холобаев, успевший на своем веку повидать всякого, тогда не удержался и шепнул Гетьману: "Вот бы с кого вылепить скульптуру и во всех авиагородках на видном месте установить!" Энергично взмахивая рукой, оратор закончил свое пламенное выступление словами:
- Первый "эрэс" я выпущу за нашу Родину, второй - за товарища Сталина! Третий - за наш народ!..
Но на фронте майору сразу не повезло. Еще при перелете из Богодухова в Карачев он где-то вынужденно сел. Самолет искали несколько дней, поэтому в Старый Быхов, откуда полк начал боевые действия, он прилететь уже не успел. Майор К. посадил под Карачевом свой штурмовик на фюзеляж весьма искусно, и техники быстро подняли его "на ноги". Но, как говорится в народе, "не родись красивым, а родись счастливым". С места вынужденной посадки заместитель командира полка прилетел на аэродром и сел... с убранными шасси. Сел на фюзеляж и опять поломал самолет. Ходил он вокруг своей "тройки" хмурый, сокрушался: "Как же это я забыл про шасси?" Тогда командир полка отвел своего зама в сторону:
- Как же можно: идете на посадку, а о том, на что садиться придется, не думаете...
- Признаюсь честно, товарищ майор, совсем из головы вылетело...
- Так вам же стреляли красными ракетами, крест на старте выложили - запрет посадки - угоняли на второй круг!
- Сигналов этих я как раз и не заметил... Ведь в авиации с каждым может случиться такой грех...
- Вы же мой заместитель. Как на вас будут смотреть подчиненные? Авторитет потерять можно враз, а чтобы снова его завоевать, много времени потребуется...
- Я сделаю все от меня зависящее...
Теперь, составляя боевой расчет, командир полка вспомнил этот недавний разговор и твердо решил: "Хватит ему акклиматизироваться, вот как раз и представится возможность проявить себя в настоящем деле... Да и не ставить же на его место младшего лейтенанта Смурыгова или старшину Шахова!" - и Гетьман записал своего заместителя ведущим второй группы.
Летчики в это время лежали на брезенте под высокими соснами, ожидали вызова к командиру полка. Нет ничего хуже этого напряженного ожидания. Скорее бы узнать, включили тебя в боевой расчет или нет, какая будет боевая задача... Когда же станет все известно, долго еще будешь ворочаться на нарах, отгонять назойливые мысли, что этот вылет может оказаться для тебя последним.
А сейчас кое-кто из летчиков лежит на спине, заложив руки под голову, посматривает на мирно подмигивающие звезды и уносится мыслями к далеким мирным временам. Многие смолят цигарки.
Хорошо, что в такие минуты всегда находится балагур.
- Скажите на милость, - слышится голос заводилы Васи Сорокина, - к чему бы это мог присниться гриб подосиновик? К хорошему или к плохому?
- А черт его знает... - недовольно бурчит кто-то из темноты.
- Наш Вася, оказывается, еще и в приметы верит, - подзаводят Сорокина, и тот пускается в рассуждения:
- А почему бы и не верить? У меня сны часто сбывались. Особенно в детстве. Как только приснится кожа, значит, отчим спозаранку лупцовку закатит. Маленький такой замухрышка, а жилистый: хватит за чуб да как приложит лбом о половицу - только искры из глаз сыплются.
- Было, наверное, за что лупить неслуха, при чем тут кожа! - Если бы было за что, а то просто так, без всякой причины: мне кожа приснится, а у него тут же в руках зуд появляется.
- А какая это тебе кожа снилась?
- Обычная: шевро или хром, из какой сапоги тачают.
- Вася, а на фронте тебе кожа не снится?
- Нет. На фронте мне начал сниться конь, - на полном серьезе отвечает Сорокин. - Красивый такой, как в сказке. Золотая грива до колен, золотой хвост по земле метет. А глаза у него всевидящие, зло сверкают. Когда этот конь бежит, то грива по ветру развевается, будто крылья... А из ноздрей у него огонь пышет, как из патрубков у ИЛа.
- Ну и ты, конечно, на нем верхом?
- Нет. На такого коня верхом не сесть - свирепый очень. Я как только его замечу, так прячусь и не дышу. А он все равно меня видит, мчится галопом, и никак от него не увернуться. С разбегу бьет меня в грудь, валит, копытами топчет, огнем обдает, аж дыхание перехватывает. От такого сна мокрый просыпаешься.
- А сон этот как-нибудь сбывается?
- Сбывается. Как после этого полетишь, так и собьют.
- Совпадение это, Вася.
- Какое там совпадение! Два раза он мне снился, два раза и сбивали.
Сорокин умолк, замолчали и остальные. Невеселый сегодня был рассказ. Вот вчера хорошо травил про своего деда, как тот на спор за четверть водки кобылу на плечах через улицу пронес...
В это время послышался хруст сухого валежника, кто-то возник из темноты и тихо подал команду:
- Летный состав, к командиру.
Еще до рассвета зарокотали моторы. Из выхлопных патрубков заструились лохмы сине-багрового пламени. Огонь лизал бока бронекорпуса, а на повышенных оборотах дотягивался до самой кабины. Хорошо, что днем ничего этого не видишь, а то в полете только бы и думал, когда же вспыхнет самолет? Огонь по обеим сторонам капота мотора ослеплял сидевших в кабинах летчиков. Даже костер на противоположном конце летного поля, служивший световым ориентиром для выдерживания направления при взлете, трудно было различить в отсветах этого пламени.
Командир полка начал выруливать для взлета - за ним остальные. Первый самолет пошел на взлет, его разноцветные огоньки на консолях крыльев и на хвосте стремительно побежали вперед. Начали разбег другие штурмовики. Оторвавшись от земли, летчики отыскивали ушедшие вперед самолеты по навигационным огням.
Ведущий пошел по большому кругу. Когда под крылом скрылся слабо мерцавший аэродромный костер, он засек время и взял курс на Бобруйск. Справа и слева от ведущего пристроились ведомые Гетьмана: заместитель командира 4-й эскадрильи по политической части старший политрук Владимир Василенко и командир 3-й эскадрильи капитан Николай Саталкин. Остальные где-то позади.