Перед летчиком бледно фосфоресцируют стрелки и деления приборов, под крылом - темный полог леса. Ведущему казалось, что минутная стрелка на часах остановилась, лишь прыгающая по циферблату и отсчитывающая секунды светящаяся нить показывает, что время идет. Минута полета - пять километров пути.
Через двадцать минут под крылом проплыла к хвосту оловянная полоска Днепра. Это половина пути. Где-то там, слева, - Старый Быхов... Начала розоветь полоска горизонта за хвостом самолета. Не доходя до Березины, Гетьман, а вслед за ним и другие летчики выключили навигационные огни. Ведомые неотступно следуют за командиром. Они будут повторять все, что сделает ведущий над целью.
При подходе к Бобруйску штурмовики пошли еще ниже, а впереди по небу уже побежали торопливые трассы, в рассветном небе засверкали вспышки зенитных снарядов. Слева по курсу видна взлетно-посадочная полоса, по обе стороны от нее плотными рядами поблескивают самолеты. Ведущий с доворотом пошел в атаку.
Из-под крыльев штурмовиков дымным росчерком рванули "эрэсы", короткие вспышки блеснули в рядах бомбардировщиков. Полыхнул огонь, закувыркались обломки. Понеслись пулеметно-пушечные трассы, кромсая крылья с черными крестами. А у самой земли от штурмовиков отделились стокилограммовые бомбы. От их взрывов заполыхали "юнкерсы" и "мессершмитты", подготовленные к боевому вылету. Не успели-таки взлететь вражеские самолеты.
...Самолет командира полка снижался над своим аэродромом, оставляя за собой дымный след. Мотор давал перебои. Приземлился, отрулил в сторону, выключил мотор. Но Гетьман почему-то не открывал фонаря. Подбежали техники и сразу начали орудовать у кабины молотками и ломиками: от удара зенитного снаряда, оказывается, заклинило фонарь.
Помогли Гетьману выбраться из кабины: он с головы до пят был залит маслом, белели только зубы да белки глаз. Командир с трудом держался на ногах. Его отвели под руки в сторонку, он присел на пенек, склонился и несколько минут не мог вымолвить ни слова, а только кашлял и отплевывался маслом. Отдышавшись, спросил:
- Из второй группы все вернулись? - О своих ведомых, старшем политруке Василенко и капитане Саталкине не спрашивал. Он видел, как сразу же после штурмовки аэродрома два горящих самолета скрылись за лесом.
Гетьману доложили, что раньше всех прилетел майор К. с одним своим ведомым. Посадил он самолет около аэродрома на фюзеляж. "Что за чертовщина? подумал командир. - Летел позади, а вернулся первым". Позвали майора, уже доставленного на аэродром с места вынужденной посадки.
- Как вы заходили на цель? - спросил его Гетьман.
- Вот с этого направления, - ответил тот, проведя по планшету ладонью.
- Вы уж потрудитесь снять перчатки да покажите поточнее! - возвысил голос командир. Он терпеть не мог, когда по карте водили пальцем, и неукоснительно требовал, чтобы показывали острием карандаша. А тут не рядовой летчик, а его заместитель провел по планшету всей пятерней.
- Пожалуйста, можно и поточнее, - ответил майор и начал не спеша стягивать с каждого пальца в отдельности плотно облегавшие руки перчатки.
- Возьмите карандаш, вычертите расположение самолетов на Бобруйском аэродроме, покажите, как заходили.
- Товарищ майор, - подчеркнуто по-строевому выпрямился К., - я картинки рисовать не умею.
- Да вы мне не картинку, а простую схему начертите!! - Командир закашлялся.
Пока майор К. копошился в своем планшете, Гетьман принялся вытирать платком с лица масло и увидел стоявшего поодаль молодого летчика - одного из ведомых майора К. Командир поманил его рукой. Тот подошел, потупился в землю.
- Вы вернулись вместе с майором? - спросил его командир.
- Так точно...
- Цель хорошо запомнили?
- Нет, товарищ командир...
Гетьмана словно пружиной подбросило с пенька, его обожгла догадка: "Может быть, мой заместитель и над целью не был, потому и "картинки" рисовать не умеет?"
- Куда же сбросили бомбы?
- По пустому месту... - тихо ответил летчик, скосив глаза на стоявшего к нему спиной майора К.
У Гетьмана гулко заколотилось сердце, зашумело в ушах, как от близко взорвавшейся бомбы. Потом он увидел, как у летчика выступили слезы, как тот досадливо смахнул их рукой. Смягчился, взял летчика под локоть, отвел к своему искалеченному самолету.
- Расскажите все по порядку.
- Мы еще не долетели до Березины... Вдруг товарищ майор круто отвернул влево, пошел вниз под строй. Я еле успел за ним... Смотрю, у него бомбы посыпались, и я машинально нажал на кнопку сброса. Потом он и "эрэсы" начал пускать. Только тогда я рассмотрел, что под нами болото, и "эрэсы" пускать не стал. Решил было сам идти на Бобруйск, но других самолетов уже не увидел, а ориентировку потерял... Пришлось лететь за товарищем майором...
В это время Гетьман услышал за спиной голос майора К.:
- У меня забарахлил мотор, поэтому я решил на цель не идти. А бомбы сбросил, чтобы не подорваться на них во время вынужденной посадки...
- И в трех километрах от аэродрома сели на фюзеляж? - сверкнул на него белками глаз командир.
- Мотор перегрелся, совсем перестал тянуть. Козырек забросало маслом...
- Во-о-он!! - несвоим голосом закричал Гетьман, его рука дернулась к кобуре, но кто-то ее перехватил.
...Техники подняли штурмовик майора К. на колеса, заменили винт, запустили двигатель. При пробе на земле, а потом и в полете он работал совершенно нормально. Комиссия пришла к выводу, что летчик специально "вскипятил" мотор, закрыв заслонку маслорадиатора.
В тот же день, когда устало-багровое солнце заваливалось за макушки сосен, на поляну собрали летчиков и техников. За ящиком, покрытым куском красной материи, сидели трое из военного трибунала. А перед ними спиной ко всем стоял высокий человек с непокрытой головой, неподпоясанный, со споротыми петлицами. Не хотелось верить, что это он недавно клялся в Богодухове у ветряка: "Первый "эрэс" я выпущу за нашу Родину, второй - за товарища Сталина!..", а выпустил эти "эрэсы" в болото.
Председательствующий трибунала от имени Родины объявил приговор:
- За трусость - к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.
Гетьман попросил:
- Только не здесь. Увезите его куда-нибудь подальше.
Полк трижды летал на Бобруйский аэродром. Разведка определила ущерб: уничтожено и сильно повреждено 23 бомбардировщика и 47 "Мессершмиттов".
Прошло много лет, оставшиеся в живых вспоминают о самых памятных первых днях войны. Вспоминают о налетах на Бобруйский аэродром. Вспоминают о старшем политруке Владимире Никифоровиче Василенко, который тогда не вернулся с задания. Ветераны не раз говорили: "Золотой был человек, весельчак, в летчики из технарей выбился. Был лучшим конферансье на концертах художественной самодеятельности. Половина Харькова его знала. Если в афишах объявлен ведущим Василенко, то приходили занимать места пораньше. Даже начальство старалось не опаздывать после того, как однажды Василенко перед самым открытием занавеса с авансцены провозгласил: "Шире дверь, чета Кожуховских идет!" - И тучный начальник штаба с супругой прошествовали под аплодисменты.
Василенко сел на подбитом самолете в районе Бобруйска. Немцы закопали его в землю живым, оставив на поверхности лишь голову. Его спасли от смерти выходившие из окружения солдаты. Ходили слухи, что Владимир Никифорович был помещен в клинику для душевнобольных. Разыскать его, однако, не удалось. Члены семьи Василенко - жена, дочь и сын - до сих пор пишут письма: "Может быть, он жив и теперь?"
Не так давно в разговоре с генерал-майором авиации Семеном Григорьевичем Гетьманом мы вспомнили о случае с майором К. Гетьман сразу посерел, щеки его затряслись.
- Об этом позоре стыдно вспоминать и через двадцать пять лет. Я его тогда сам чуть не пристрелил на месте. Кожуховский успел схватить за руку и отвести пистолет... Расстрел, оказывается, заменили передовой, кровью искупал. А потом его видели в какой-то тыловой авиационной части...
Наземный эшелон
Железнодорожный состав, в котором следовал из Богодухова на фронт штаб полка со всякими хозяйственными службами, по нескольку часов простаивал на пустынных перегонах. Паровоз лениво отфыркивался струйками пара, никто из пассажиров "телячьих" вагонов не знал, когда же наконец состав снова тронется в путь. Начальник эшелона майор Кожуховский, проявляя не свойственную его комплекции подвижность, пытался ускорить продвижение. Он пробивался к военным комендантам станции, осаждаемым разным начальством, хотя толку от этого не было никакого. График движения поездов из-за непрерывных бомбежек постоянно срывался, и длинную вереницу составов время от времени проталкивали в порядке живой очереди. Все двигались на фронт, у всех одинаковая срочность. Ни высокие воинские звания, ни угрозы не помогали.