Они посмотрели друг другу в глаза, и Кремер, смиряя наплыв чувств, согревших и его грудь, не без смущения протянул:
— Я, кажется, должен был это сказать…
Бохов ничего не ответил.
И вдруг, повинуясь порыву, который оказался сильнее, чем их грубоватая сдержанность, они безмолвно обнялись, и теплое биение сердец заменило им слова. Редки и потому особенно драгоценны были мгновения в суровой жизни этих двух мужчин, когда чувство, обычно скупое и скрытое, прорывалось наружу и расцветало пышным цветом. Насупившись, как всегда, когда он опасался слишком размякнуть, Кремер сказал:
— Теперь дело пойдет, Герберт!
— Нет сомнений, что у эсэсовцев скоро начнется кавардак. Это развяжет нам руки. Где ИЛКу встречаться в дальнейшем? Что ты можешь предложить?
Кремер подумал.
— Пожалуй, в семнадцатом — в карантинном бараке. Эсэсовцы ходят туда так же неохотно, как и в шестьдесят первый. От семнадцатого барака недалеко до канцелярии. Всегда можно будет поддерживать связь. Староста семнадцатого барака прекрасный товарищ, он может вас надежно устроить.
— Хорошо, — решил Бохов. — Поговори с ним ты, а я дам знать товарищам.
Они пожали друг другу руки. И в этом пожатии была твердая решимость.
Клуттиг все еще ждал. Перекличка давно уже должна закончиться. Ему не сиделось на месте, и он вышел из сторожки.
— Что случилось? Когда же они явятся?
Гауптштурмфюрер, к которому он обратился, пожал плечами.
Заключенные в бараках насторожились. В громкоговорителях щелкало, кто-то на пробу дул в микрофон. Все прислушались. Раздался обычный ленивый голос Рейнебота:
— Лагерный староста и капо лагерной охраны немедленно к воротам!
Это распоряжение, самое обычное в жизни лагеря, сегодня казалось событием, как становились событиями все, даже самые ничтожные, происшествия. Заключенные, выполняя приказ, оставались в бараках и чувствовали себя как бы в осаде. Во всем, что совершалось вокруг, им мерещились бедствия. В окнах первых рядов бараков у апельплаца виднелись любопытные лица. Оба вызванных беглым шагом спешили по апельплацу. Навстречу сквозь железные ворота в лагерь вошел Вейзанг. В тех бараках, откуда не было видно апельплаца, стихли возбужденные разговоры. Заключенные, толпясь у длинных столов, ждали новых передач. Но громкоговоритель молчал. Что-то назревало, но что?
— Где люди? — встретил Вейзанг Кремера и капо. — Почему не явились сорок шесть человек?
— Мне неизвестно, почему они не явились, — по-служебному четко ответил Кремер.
— Пусть явятся, — заверещал Вейзанг. — С ними не будет ничего худого. В Бухенвальде никого больше не будут приканчивать. Они еще в лагере?
— По моему мнению, они должны быть еще в лагере.
Вейзанг переступил с ноги на ногу.
— Значит, надо искать! — повернулся он к капо. Этим разговором мыслительные способности Вейзанга были исчерпаны. Но он знал, что Швааль вызвал по телефону Клуттига и что тот уже прибыл. Надо было поставить его перед свершившимся фактом.
— Чтобы к полудню люди были здесь, понятно? — и Вейзанг сердито махнул рукой.
— Так точно.
Когда Кремер и капо возвращались через апельплац, им не нужно было долго объясняться.
— Вы, конечно, будете старательно искать до обеда, — вполголоса сказал Кремер.
— Ясно, Вальтер, — ответил капо. — Но найдем ли мы хоть одного?.. Как по-твоему?
И, прищурив один глаз, он взглянул на Кремера.
Было похоже, что произойдет новое столкновение. Взбешенный тем, что заключенные посмели ослушаться, Клуттиг набросился на Швааля.
— Вот до чего довела ваша «дипломатия». Теперь мерзавцы сядут нам на голову!
— Лагерная охрана уже ищет, — напыжившись, ответил Швааль.
— Лагерная охрана? Да что с вами? Вы с луны свалились? Тут нужен отряд эсэсовцев! Необходимо перевернуть каждый сенник!
Не вынеся наскоков Клуттига, Швааль всплеснул руками.
— Так продолжаться не может! Вы путаете мне все карты и топчетесь, как бык в посудной лавке!
— Штандартенфюрер! — загремел оскорбленный Клуттиг.
Шваалю тоже хотелось кричать, но он лишь закряхтел и взмахнул руками, словно отшвыривая прочь переполнявшую его ярость.
— Называй меня Шваалем или, если хочешь, «тюремным душегубом», как раньше, когда мы еще были дружны.
Достав из письменного стола бутылку коньяку и рюмки, он поставил их на стол, затем осушил одну за другой две рюмки и, как подкошенный, упал в одно из тяжелых кресел.
— Если б ты хоть немного соображал! — прокряхтел он. — Нам пора убираться. Нас скоро схватят за горло.