И так грозно прозвучал этот приказ среди общей суеты, что стоило Кремеру самому стать во главе, как масса наконец пришла в движение. Блок за блоком по указанию старост вливался в колонну, которая медленно ползла в гору на апельплац. Постепенно присоединялись все блоки общего лагеря, остались только санитары лазарета и инфекционного шестьдесят первого барака со своими больными, а также и без того изолированные от лагеря советские военнопленные.
Утро давно прошло, и уже близился полдень, когда наконец лагерь построился. Что касается заключенных-евреев, то их в гигантском квадрате совсем не было видно. Они затерялись в массе, растворились в ней. Но не успело шествие остановиться, как в толпу стремглав бросились блокфюреры и командофюреры. Они принялись вытаскивать из рядов и избивать всех, в ком по виду можно было заподозрить еврея. Блоки не отступали, но колыхались, как нивы под ветром. Евреи сновали между рядами, прятались за спины впереди стоящих и подвергались жесточайшему избиению, когда какой-нибудь эсэсовец их обнаруживал. Богатая жатва досталась блокфюрерам в каре Малого лагеря.
За несколько минут из рядов были выбиты дубинками тысячи евреев. Их погнали к воротам. Здесь они, охваченные лихорадочным возбуждением, сбились в тесную гудящую толпу. По ту сторону забора лаяли псы.
По-видимому, блокфюреры получили от кого-то приказание, — они вдруг оставили в покое заключенных на плацу и бросились к воротам. Колыхание рядов прекратилось, блоки стояли изнеможенные, словно потеряли часть своей крови. В то время как у ворот блокфюреры избивали дубинками евреев, стараясь сформировать маршевую колонну, в лагерь вошла сотня вооруженных эсэсовцев с собаками. Над апельплацем разнесся голос Рейнебота:
— Все прочие — по баракам.
Приказ был выполнен с лихорадочной быстротой. Подобно клокочущим водам, масса заключенных, не соблюдая никакого порядка, хлынула назад в лагерь. В проходах между бараками поток замедлил движение, протискиваясь сквозь теснину, и затем растекался по лагерю. Скорей под защиту бараков! Измученные, прерывисто дыша, опускались заключенные на скамьи. Так вот он каков — «конец»! Теперь каждый знал, что его ждет.
Воспользовавшись царившей суматохой, Богорский покинул свой блок, поймал Бохова, и они быстро переговорили. Богорский поспешил к Кремеру, чтобы уведомить его, а Бохов побежал в барак к Прибуле. Молодой поляк в свою очередь должен был дать знать Кодичку. Вызванные так спешно товарищи сошлись в семнадцатом бараке для краткого совещания. Лица их были еще красны от возбуждения. Дрожащими руками Кремер сдвинул шапку на затылок.
Прибула сел на нары. Дыхание со свистом вырывалось у него сквозь стиснутые зубы. Он ударил одним кулаком по другому. Богорский знал, что мучит молодого человека.
— Нет! — только и сказал он, покачивая головой.
Прибула посмотрел на него, и Богорский, заметив тайный огонь в глазах юноши, заговорил по-польски:
— Мы должны бороться выжидая и выжидать борясь…
— Ждать, все только ждать! — простонал поляк.
Нетерпение Прибулы разбивалось о внешнее спокойствие Богорского. Однако Богорский, как и остальные, был охвачен лихорадочным волнением.
— Товарищи, нам удалось больше чем на сутки задержать первый эшелон, — сказал Бохов, и голос его дрожал.
Он остановился, чтобы перевести дух. Прибула огорченно ударил кулаком по колену.
— Все задерживать, задерживать! — снова простонал он.
Бохов, словно не слыша его, повернулся к Кремеру, но слова его предназначались Прибуле:
— Теперь все зависит от тебя, Вальтер! Задерживай, задерживай! — И вдруг, повернувшись к Прибуле, он выкрикнул хрипло, срывающимся голосом — Другого выхода нет!
Прибула устало поднялся.
— Dobrze!..
— Uwaga![9] — обратился Богорский к поляку. — Мы слабы, если не можем помешать эвакуации. Ну, хорошо. Фашисты тоже слабы. — Богорский повернулся ко всем. — Но мы по мере приближения фронта становимся сильнее, а фашисты — слабее. — Богорский обнял Кремера за плечо. — Если Клуттиг скажет тебе: «Приготовь эшелон!» — ты ответишь ему: «Так точно, я приготовлю эшелон!»
Богорский с большой живостью продолжал говорить с Кремером, обращаясь, в сущности, и ко всем остальным. Эшелоны, говорил он, нужно составлять так, чтобы отдавать фашистам только политически и морально ненадежные элементы лагеря. Нужно очистить лагерь.
— Ты должен быть чем-то вроде генерала в период войны! — сказал он Кремеру. — Твои распоряжения равносильны приказам, и притом непреложным! Ты понимаешь меня?