Дрожа, стоял Ферсте в камере. Он услышал в коридоре тяжелые шаги Мандрила. Засов отодвинулся.
— Пошел отсюда!
На сером лице Мандрила Ферсте прочел холодное возбуждение. Послушно выскользнул неспособный к сопротивлению человек из камеры. В коридоре валялись трупы убитых ночью. Мандрил кулаками загнал Ферсте в свою комнату и указал на сколоченный из досок ящик.
— Все уложить!
У Ферсте от ужаса сильно стучало сердце. Он послушно начал опорожнять полки и шкафы.
Мюллер и Брендель загнали Цвейлинга в угол. Затем Мюллер сдвинул в сторону письменный стол и откинул ковер. В то время как Брендель сторожил Цвейлинга, наведя на него отобранный пистолет, Мюллер стамеской вскрыл пол. Увидев оружие, Цвейлинг вытаращил глаза.
— Удивляешься, а? — презрительно усмехнулся Брендель. Он был горд…
У Цвейлинга прыгала нижняя челюсть.
— Этого я… не… знал.
— А мы-то тебе и не сказали! — издевался Брендель, а Мюллер сунул пистолеты под нос Цвейлингу.
— Как-никак, задница эсэсовца самая надежная крышка… — Мюллер спрятал пистолеты в карманы. — Мы слишком рано их достали. Насчет них еще нет приказа. Что нам делать?
Брендель пожал плечами.
— Подождем, пока придет приказ.
— А куда мы денем этого?
— Он тоже будет ждать. Это наш первый пленный.
У Цвейлинга подогнулись колени.
Брендель подхватил его и приставил к стене.
— Стой прямо, балда!
Прильнув к окнам, заключенные наблюдали за воротами. Они заметили там какое-то движение и увидели, как шарфюреры вытаскивали из административного здания ящики и укладывали их затем на грузовик. Они видели сновавшего взад и вперед Рейнебота, который распоряжался в этой нервной спешке и суете. Из карцера вышел Мандрил и начал бросать в машину какие-то пакеты.
— Укладывают пожитки! — перешептывались взволнованные заключенные.
В груди Ферсте началась отчаянная борьба. То, что он делал, было его последней работой. Мандрил готовился к бегству. Все мысли Ферсте сосредоточились на том, чтобы найти последний шанс на спасение. Где, в чем он? Как только Мандрил на несколько секунд оставлял его одного, Ферсте, притворяясь, что бешено трудится, искал лазейку. Не может ли он забаррикадироваться в одной из камер, спрятаться где-нибудь в карцере или убежать? Тут он заметил, что с наружной стороны в дверь был вставлен ключ. Испуг, как задушенный крик, пронизал Ферсте. Что, если в этом спасение?
В комнату торопливо вошел Мандрил. С ним — два шарфюрера. Они потащили ящик к грузовику.
За несколько секунд Ферсте принял отчаянное решение. Одним прыжком он очутился у двери, выхватил ключ из скважины, юркнул в комнату и заперся. Дрожа всем телом, он прижался возле двери к стене. В висках больно стучало. В эту грозную минуту что-то произошло.
Вдруг зародился глухой — постепенно он стал звонким тревожный звук. Он быстро нарастал и, когда достиг полной силы, гремел и все сотрясал, как трубы страшного суда. Это была особая сирена, предупреждавшая эсэсовцев о приближении противника. Ее ужасный рев все заполнял собой. От этого рева у заключенных спирало дыхание в груди. Бохов и его товарищи выбежали из бараков. В районе расположения эсэсовских частей все перемешалось в дикой суете. Грозный вой выметал эсэсовцев из казарм целыми ротами. Кое-как построившись, они спешили прочь. Шарфюреры удирали стремглав. Высоко нагруженный грузовик у ворот рванулся и, слишком круто свернув, врезался в толпу на дороге. Рейнебот что-то кричал. Мандрил бросился назад в карцер и вдруг озверел, увидев, что дверь заперта. Он затряс ее, замолотил по ней сапогами.
Прибежал Рейнебот.
— Едем, едем! — закричал он и, не дожидаясь взбешенного Мандрила, снова кинулся прочь. Ударом ноги он завел мотоцикл, потом обернувшись, еще раз крикнул:
— Мандрил!
Он вскочил на сиденье, и в тот миг, когда затрещал мотор, подбежал Мандрил и сел сзади. Машина с ревом умчалась.
Ферсте в углу запертой комнаты упал на колени. Последние его силы излились безудержными слезами, и спасшийся от смерти человек сам не знал, что это сладчайшие слезы в его жизни.
Прислушиваясь, стояли Гефель и Кропинский за дверью своей камеры, готовые броситься на того, кто войдет. Они услышали шум, суету и ужасный трубный звук. Слышали призывы Рейнебота и рев Мандрила, слышали, как он дубасил по двери… Но вдруг стукотня и крики в коридоре смолкли. Кропинский стоял в углу возле двери, и его руки, как раскрытые клещи, кого-то подстерегали в непонятной тишине. Оба обреченных не смели дохнуть и тем более не смели предаться крошечной надежде, которая, как робкий усик растения, пробивалась в их сердцах.