Сирена все еще состязалась с грохотом и треском боев, а руководители групп уже мчались к семнадцатому бараку. Дороги кишели заключенными. Каждый из них, как Бохов и члены ИЛКа, которые тоже спешили к семнадцатому бараку, был полон решимости. Час настал!
Он был подобен часу полуночи, властно приводящему в колебание медный колокол.
— Третья ступень тревоги! Раздать оружие! Группам занять исходные позиции! Наступать немедленно! — приказал Бохов.
Прибула вскинул кулаки над головой. От волнения он не мог издать ни звука, хотя жаждал закричать от радости. Вместе с руководителями групп умчался и он.
Внезапно раздалась громкая команда:
— Всем группам построиться!
И не успели еще пораженные люди понять, что происходит, как перед бараками уже стояли построившиеся отряды. Не обращая внимания на изумленные возгласы, группы удалились беглым шагом. Они направились в определенные бараки, вниз к лазарету и туда, где имелись каналы системы отопления и коллекторы сточных вод. Во всех этих местах их уже поджидали члены лагерной охраны. Они вскрывали полы, разрушали каменную кладку, кирками и лопатами разгребали засыпанные ямы, и на свет появлялось оружие, оружие, оружие!
Прибула и его товарищи из польских групп разбили цветочные ящики на окнах лазаретных бараков и сорвали с карабинов промасленные тряпки.
Одна из групп поспешно направилась в канцелярию, таща за собой пулемет. Его установили в комнате Кремера, расположенной по прямой линии от административного здания у ворот. Бохов принял на себя командование этим постом.
Невероятное возбуждение поднялось во всем лагере.
В несколько минут оружие было роздано, и группы заняли исходные позиции. Они не медлили ни минуты, и уже на северном склоне загремели первые выстрелы, и пули засвистели над головами испуганных часовых.
Буря разразилась!
Группы на северном склоне бросились к ничейной зоне. Отряды немцев и югославов огнем по ближайшим вышкам защищали их фланги. Группы поляков с Прибулой во главе накидали доски на надолбы. В пяти-шести местах одновременно была перерезана проволока, и с дикими победными криками Прибула и его люди поползли в бреши. С более отдаленных вышек их обстреливали из пулеметов, но группы немцев и югославов не зевали и отвлекали внимание часовых, неистово швырявших во все стороны ручные гранаты. Вышки закидывали бутылками с горючей жидкостью, которые взрывались с громким треском. Взметнувшееся пламя сгоняло часовых вниз. Прибула с небольшим отрядом ворвался на одну из вышек, в короткой рукопашной стычке осилил часовых, потом мгновенно повернул пулемет и зачастил торжествующими очередями по другим сопротивлявшимся вышкам.
Одновременно с вылазкой на северном склоне начался штурм ворот.
Риоман, скрытый оконным стеклом, точно нацелив пулемет, вел настильный огонь по мосткам главной вышки. Разбитое стекло осыпало его осколками. Один из часовых был ранен. Взмахнув руками, он свалился на мостки. Остальные часовые пригнулись, напуганные внезапным шквалом.
Прошли лишь секунды, и из передних рядов бараков, подгоняемые собственными многоязычными боевыми кликами, выскочили сидевшие в засаде вооруженные люди — немцы, французы, чехи, голландцы. Все они помчались через апельплац.
Пулемет Риомана наносил свирепые удары по вышкам, расположенным с обеих сторон административного здания, и под фланговой защитой его очередей особые отряды лагерной охраны добрались до ворот. Ломами взломали они железные створки.
— Прекратить огонь! — крикнул Бохов.
Риоману, и пулемет мгновенно смолк.
Участники особых отрядов почти в тот же миг бросились к лестницам, которые вели на главную вышку, а сотни участников других групп, выбежав за распахнутые ворота, кинулись вправо и влево вдоль забора. Эсэсовцы бросали в них ручные гранаты, стреляли из пулеметов, но они, подобно роям шершней, врывались на вышки. Их боевые возгласы и грохот у забора — все это мешалось с шумом боя в окружающей местности. К небу взлетали буро-желтые грибы дыма. Самолет-наблюдатель показался снова, теперь он чертил медленные круги почти над самым лагерем. С высоты пикировали самолеты штурмовой авиации. Отчетливо слышались разрывы — самолеты обстреливали удиравшие фашистские танки.
Часовые, покинутые начальниками на произвол судьбы, растерявшись, не могли устоять перед натиском. Годами накоплявшаяся злоба заключенных таила в себе силу взрыва. Заклиненные между фронтом, теперь уже зримым, и тысячами разъяренных узников лагеря, чья боевая мощь возрастала с каждым захваченным карабином, с каждым выведенным из строя пулеметом, часовые уже не обладали решимостью, чтобы сопротивляться налетевшему на них вихрю.