— Отдайте его мне, ну, пожалуйста, отдайте его мне!
Он хотел броситься перед Кропинским на колени, но тот, схватив его за локти, сильно тряхнул, словно этим можно было его вразумить.
— Не плачь, братишка, не плачь! — все повторял Кропинский — Ну чего ты плачешь? Ты ведь даже не отец малютки.
Янковский возмутился.
— Я больше, чем отец!
В бурном приливе чувств Кропинский прижал несчастного к себе и поцеловал.
— Иди, брат, да будет тебе защитой пресвятая матерь божия!
Но Янковский, крепко вцепившись в Кропинского, не желал уходить. Кропинский едва выносил эту муку. Он снова и снова прижимал к себе одинокого горемыку, потом оторвал его от себя и быстро пошел прочь.
— Брат, брат! — кричал ему вслед Янковский, но тот уже не слышал. Янковский, бессильно уронив руки, тихонько застонал, а возбужденный староста, опять увидев поляка не в ряду, бешено накинулся на него:
— Черт бы тебя побрал! Чего ты все тут торчишь? Убирайся-ка на свое место, живо!
Янковский покорно вернулся в свой ряд и, корчась от душевной муки, поплелся вместе с длинной колонной в гору, на апельплац. Здесь опять поднялась страшная суматоха. Наконец Рейнебот, пересчитав партию, построил ее, затем ворота раскрылись, и серая тысяченожка медленно и с трудом поползла из лагеря.
В суете отправки эшелона Кремер забыл о ребенке. Но теперь, когда жалкое шествие двигалось мимо него, он, заметив в рядах заключенного с мешком на спине, подумал: «Не этот ли?»
Но это был не польский еврей Захарий Янковский. Тот, шатаясь, брел без багажа к неведомой следующей остановке.
Итак, все было кончено! Того, что Гефель сделал, уже нельзя было поправить, он это понимал. Усталый, сидел он в канцелярии и готовил для Цвейлинга вещевой список только что ушедшего эшелона.
Пиппиг меж тем вздохнул с облегчением. Все в порядке, ребенок спасен. Дело ясное! Пиппиг ликовал. Такую ловкую шутку удалось сыграть! И с кем? С эсэсовцами? С бедным польским евреем Янковским? С жизнью? С судьбой? Слишком сложные вопросы! Он не стал ломать себе голову, а только радовался, что сделал нечто полезное для малютки.
А Кропинский? Тот сидел в укромном углу, держал мальчика на коленях и тихо, очень тихо напевал ему песни родины.
Гефель подал Цвейлингу вещевой список.
— Кстати об этой моли, — сказал Цвейлинг. — Она должна была отправиться с эшелоном, не так ли?
Он оттянул нижнюю губу и высунул язык. Гефель секунду помедлил с ответом, но тут же принял решение.
— Так точно, гауптшарфюрер!
— А теперь вы должны помалкивать, и другие тоже.
— Так точно, гауптшарфюрер!
Цвейлинг скривился.
— «Так точно, так точно!» — передразнил он. — Нечего нам дурачить друг друга. Через неделю-другую американцы будут здесь, и тогда вы возьмете свою моль на руки и скажете американцам: «Вот этим мы обязаны нашему гауптшарфюреру»…
— Так точно, гауптшарфюрер! — с трудом выдавил из себя Гефель.
Цвейлинг отбросил дружеский тон.
— К черту вас с вашим вечным «так точно»! В конце концов, это большая глупость, что я… Если история выплещет, все им очутитесь в карцере. Мне-то ничего не будет. Надеюсь, это вам ясно?
— Так точно!
Цвейлинг откинулся в кресле.
— Стало быть, скажите своим, чтоб они держали язык за зубами.
— Так точно, гауптшарфюрер!
Пиппиг принес ребенку чашку жидкого кофе, куда добавил несколько ложек свекольного сока. Ребенок глотнул и отодвинул чашку.
— И мне это было бы не по вкусу, — озабоченно вздохнул Пиппиг.
— Что же мы давать для малый ребенок? — Кропинский беспомощно повел плечами. — У него такие тонкие ручки, такие тонкие ножки!..
Пиппиг ощупал худенькое тельце. Да, в чем только душа держится!
— Малый ребенок надо иметь хлеб, белый хлеб, и сахар и молоко.
Пиппиг рассмеялся.
Молоко? Да что с тобой, Мариан! Не могу же я кормить его грудью.
Кропинский озабоченно покачал головой. Пиппиг двумя руками потер бритый затылок и вдруг выпалил:
— Ну, ясно! Малышу нужно молоко.
— Откуда же ты возьмешь?
Но у Пиппига, по-видимому, уже возник план, а если он что-либо решал, то не допускал колебаний.
— Пиппиг-цыпик, не тужи и себя покажи! — задорно произнес Пиппиг, но тут же подсел к ребенку и ласково похлопал по его ручонке. — Вот увидишь, мой маленький, завтра дядя Пиппиг пойдет на большой луг, там много коров, и они делают «му-у»… — Ребенок улыбнулся. Пиппиг обрадованно взял его личико в руки. — Ты еще научишься у нас смеяться, малыш! — И, хитро подмигнув, ткнул недоумевающего Кропинского пальцем в плечо. — А ты завтра покормишь его грудью, понятно?