Измученный Гефель простонал:
— Не мог же я ребенка…
— Ты должен был вернуть ребенка тому, кто взял на себя заботу о нем. Вот что тебе было приказано. Но ты сделал по-своему. Ты нарушил дисциплину!
— Если мы выйдем отсюда живыми, я отвечу перед партией, на этот счет ты можешь быть спокоен, — возразил Гефель.
Кремер твердо посмотрел ему в глаза.;
— Партия здесь!
У Гефеля готово было сорваться с уст резкое возражение, но он сдержал себя.
Под тяжелым взглядом Кремера Гефель опустил глаза. Как ни мучительно это было, он не мог не признать, что Кремер прав. Тем не менее все в нем восставало, когда он думал о том, что должен был предоставить ребенка его судьбе. Он как бы противился мощной руке, которая грозила воткнуть ему в сердце ключ и запереть его. Он чувствовал себя виноватым и перед ребенком и перед партией. Голова его упала на грудь.
— Я не мог иначе… я… не мог, — с горечью и мукой тихо проговорил он.
Кремер в эту минуту любил Гефеля и понимал его страдания, но он взял себя в руки.
— Не когда-нибудь, а здесь и сейчас надо с этим покончить, — твердо произнес он.
Оба помолчали. У Кремера между бровей легла глубокая складка. Он беспокойно ходил по комнате, по-видимому ища выход из создавшегося положения.
— Теперь никто не сумеет избавить меня от ребенка, — поразмыслив, сказал он наконец и тут же накинулся на Гефеля: — Или ты воображаешь, что я могу подсунуть его кому-нибудь в качестве багажа?
Им снова овладело раздражение, и он яростно шагал взад и вперед.
— Если бы ты вернул ребенка поляку, его уже увезли бы из лагеря, и все было бы хорошо. А что теперь делать? Что делать?
Он сел на стол и свесил руки между колен. Гефель устало опустился на табурет. Он был внутренне опустошен.
Ожидаемого столкновения не произошло, и все высокое и благородное в его поступке испарилось. Остался только голый и трезвый факт — нарушение дисциплины. Гефель уныло смотрел перед собой.
Кремер разнял крепко сплетенные пальцы рук и наконец, более мягко, чем раньше, сказал:
— Нам незачем становиться врагами, Андре. Только не врагами! Мерзавец Цвейлинг этого не стоит. — Он тяжело спустился со стола и, внезапно приняв решение, добавил — Ты должен поговорить с Боховом. Должен! — настойчиво повторил он в ответ на горячий протест Гефеля.
Но Гефель настаивал:
— Оставим это между нами, Вальтер! Пусть Бохов думает, что ребенок уехал с поляком.
Упрашивания Гефеля действовали Кремеру на нервы.
— Теперь, когда ребенка приходится оставить в лагере — ты слышишь, приходится, — прорычал он, — это уже не только наше дело. Я не знаю о твоих обязанностях. Не надо рассказывать мне о них, по ты должен понять, какой опасности ты подверг себя из-за ребенка.
— А что мне было делать, когда я его нашел?
— Вздор! Речь не об этом. Тебе был дан приказ отправить ребенка из лагеря.
— Да, конечно, но…
Этот возглас отчаяния ударил Кремера, как ножом. Он тяжело дышал, глаза его потемнели. Два товарища стояли друг против друга и мучительно искали выхода. Не выдержав, Кремер снова зашагал взад и вперед. Как быть?
Он почти не слушал Гефеля, который вновь принялся убеждать его:
— Это не протянется долго, Вальтер, поверь мне. Каждый день американцы могут оказаться здесь. Вальтер! Разве мы не продержимся день-другой? Зачем же мне говорить с Боховом и тревожить его? Ребенка теперь все равно не отправить из лагеря. Ты ведь сам сказал. Так в чем дело? Пусть это останется между нами. Никто ничего не знает. Только ты да я, больше никто.
— А Цвейлинг?
— Он не пикнет.
Кремер рассмеялся горько и язвительно. Создавшееся положение требовало действий, притом немедленных, все равно, будет Бохов уведомлен или нет. Ребенка не отправили из лагеря. Поручение, переданное Кремеру через Бохова, он не выполнил, как следовало. Его долг был — проверить действия Гефеля, он же предоставил все ему, а теперь?..
— Какая чертовщина! — ворчал Кремер, негодуя и на себя и на других, и метался по комнате, словно за ним гнались.
Ему не хотелось уступать Гефелю.
— Допустим, мы Бохову ничего не скажем. Что же тогда? Что тогда? — раздраженно напустился он на Гефеля.
Но это было уже почти согласие. Гефель обрадованно поднял руки, видимо желая положить их на плечи Кремеру, но тот увернулся и крикнул:
— Ребенка убрать из камеры, и подальше!
— Куда? — спросил Гефель.
— Вот именно, куда? Видишь, что ты наделал? Куда же нам его приткнуть? Его надо убрать от тебя и от проклятого Цвейлинга в такое место, куда не заглядывают эсэсовцы.
Таким местом — и единственным — был инфекционный барак в Малом лагере. Все эсэсовцы обходили его, делая большой крюк, из боязни схватить брюшной или сыпной тиф.