— Разве это не то же самое?
— Не совсем. Можно идти Его путями и все же сомневаться в Его существовании. В конце концов, вы не можете всегда контролировать ваши мысли. Когда вы подтверждаете вашу веру, разве это не подразумевает, что непосредственно перед подтверждением вы сомневались? Наши сомнения не сопровождаются чувством вины и страха, которые приводят в отчаяние ваших людей. Думаю, с точки зрения психологии это более безопасно.
— А вы, рабби, вы веруете?
Рабби улыбнулся.
— Подозреваю, что, как и вы или — раз уж на то пошло — кто угодно, иногда верую, а иногда нет.
Стюарт поднялся.
— Мне пора сматываться, рабби. Мы скоро едем. До завтра, наверное? — Он неуверенно кивнул священнику.
— Конечно, Стюарт.
— Езжай осторожно, — сказала Мириам.
Рабби огляделся и заметил, что почти вся молодежь ушла. Он взглянул на Мириам и обратился к отцу Беннету:
— Думаю, нам…
В эту минуту подошел профессор Ричардсон.
— Нет-нет, рабби, вы не уйдете сейчас. Мы ждем Люциуса Рэтбоуна. А, вот и он!
Профессор поспешно отошел, чтобы приветствовать нового гостя.
— Люциус Рэтбоун?
— Поэт, — объяснил отец Беннет. — «Песни гетто». «Блюз»… Наш местный поэт. Билл Ричардсон говорил, что он может заглянуть.
Рабби с любопытством посмотрел на дверь и увидел высокого, светлокожего негра лет сорока, великолепно выглядевшего в белом свитере с высоким воротом и черном шелковом пиджаке в стиле Неру. На шее у него висела серебряная цепочка с медальоном, который он теребил пальцами. Пока Ричардсон под руку вел его через комнату, он раздавал направо и налево мимолетные улыбки; между тонкими, словно наведенными карандашом усиками и небольшой эспаньолкой сверкали крепкие белые зубы. Ричардсон говорил, а он, высоко держа голову, смотрел из-под прикрытых век вдоль своего орлиного носа.
Они подошли.
— Рабби Смолл заменял на этой неделе Боба Дорфмана, Люциус. Миссис Смолл, рабби, Люциус Рэтбоун.
Поэт протянул руку и позволил рабби пожать ее. Не отпуская его, Ричардсон обнял рабби за плечи.
— Теперь, когда молодежь ушла, рабби, мы можем вместе спокойно выпить чашку кофе за столом.
— Мы действительно должны идти, профессор. У нас приходящая няня…
— Для чашки кофе время уж точно найдется.
Рабби согласился. Вокруг стола сидело человек двенадцать, и обращались они в основном к поэту.
— Пишете сейчас что-то новое, Люциус?
— Что вы думаете о заявлении Прекса по поводу Афро-американской студенческой лиги?
— Вы слыхали о новом департаменте городской социологии, Люциус?
Для рабби было очевидно, что они пришли не ради него, а в расчете на встречу с поэтом. Очевидным было и то, что он наслаждается их вниманием. Он отвечал на вопросы иногда с сарказмом, иногда даже язвительно, но всегда с безапелляционной уверенностью. И если его ответ смущал спрашивающего, он откидывал голову назад и громко смеялся, как бы для того, чтобы ясно показать, что у него не было никакого злого умысла. Он словно играл с ними. Заметив, что рабби смотрит на часы, он окликнул его через стол:
— Вы же не собираетесь уходить сейчас, а, рабби? — будто сама эта мысль обидела его.
— Боюсь, что мы должны…
Лицо поэта приобрело лукавое выражение.
— Вы знаете, мой дядя был раввином.
— Правда? — сказал рабби, хотя и понял, что его провоцируют.
Голос Рэтбоуна внезапно перешел на более высокий тон, почти на фальцет, и он заговорил на уличном диалекте негритянского гетто.
— По крайней мере, так мы его называли. Он был проповедником, в витрине у него стояла церковь, которую он называл Храм Сиона. Преподобный Люциус Харпер. Меня назвали в его честь. Мы всегда называли его рабби Харпер. Мой старый папаша сказал как-то, что тот сам придумал эту религию, чтобы подмазаться к домовладельцу-еврею и не платить за аренду. Но рабби Харпер заявил, что он это сделал по убеждению и что мы, бедные чернокожие, жили бы богаче, если бы остались верны Ветхому Завету. Что вы думаете об этом?
— Естественно, я думаю, что это так, — сказал рабби.
— Да? Тогда как получилось, что все магазины в округе, которые наживались на нас, принадлежали евреям?
— Послушай, Люциус… — Профессор Ричардсон был явно обеспокоен.
На обычно бледных щеках рабби появился румянец. Он сказал спокойно:
— Я знаю только одного еврейского торговца, у которого был магазин в негритянском районе города, где я вырос. Его отец открыл магазин задолго до того, как ваши люди переехали в этот квартал. Он вовсе не был богат. Он не мог продать магазин, и у него, конечно же, не было денег, чтобы закрыть его и открыть новый в другом месте. В конце концов, все решили за него, когда в районе были беспорядки. Ему разбили окна и обчистили все полки.