Уже показалась сплошная сизая полоса дыма. Сверху казалось, что на поле жгут солому. Кругом, насколько хватало глаз, были разбросаны эти горящие ярким красным пламенем костры, от которых тянулись длинными шлейфами разноцветные дымы, сливаясь в сплошную сизую пелену. Это горели наши деревни, наши поселки, наши города. А влево, на самом горизонте, за этой сизой мглой висела огромная темная туча, за которой скрывалось солнце. Я догадался - это горел Витебск. Отступая, фашисты поджигали населенные пункты со всех концов, поэтому они представляли собой огромные костры, пожиравшие все дотла.
От дыма было трудно дышать даже на высоте нескольких сот метров. В кабине пахло той горькой специфической гарью войны, с которой мы впервые познакомились еще в Бологом. И так - до сегодняшнего дня. Теперь мы своими глазами видели, откуда эта гарь рождается.
Вражеские зенитки встретили нас плотным огнем. Рассредоточившись и маневрируя, мы благополучно преодолели зону огня.
Дым пожарищ остался позади. Вдали блеснули параллельные полоски рельс. Это железная дорога из Витебска в Полоцк. Южнее проходит грунтовая дорога на Бешенковичи, где-то там находится наша цель. Остается всего несколько минут полета.
Смотрю: справа вдали видна железнодорожная станция. Сличаю с картой Оболь. Станция знакомая. Не один раз нам пришлось штурмовать ее. Зениток на ней много: в районе станции четыре батареи да в поселке, да у моста через реку... Но что это там, на путях? Вагоны, вагоны, вагоны от семафора до семафора. Стоят пять эшелонов с паровозами. Вот это да! Ни разу не приходилось мне видеть такого. В лучшем случае - два состава, ну три. А тут - сразу пять! Аж дух захватило. Нажимаю кнопку передатчика, докладываю:
- Товарищ капитан, посмотрите, что творится на Оболи: фашисты или резервы подбрасывают или эвакуируются!
Что сейчас предпримет командир? Если мы уничтожим десяток автомашин, ну даже два - это, конечно, неплохо Но ведь в одном вагоне груза больше, чем в десяти автомашинах. А тут пять эшелонов, не менее двухсот вагонов!
Смотрю, он заложил свой самолет в правый разворот. Я еле удержался в правом внутреннем развороте, но все же мне удалось нормально развернуться. Как разворачивались там сзади нас остальные, мне было не видно. Не успели мы вывести свои самолеты из разворота, как на нас обрушился буквально шквал огня. Орудия били со станции, с эшелонов, из поселка, от моста. Казалось, что кроме трасс и разрывов ничего больше в мире не существует. На эшелоны гитлеровцы всегда ставили по одной-две эрликоновских установки в голове состава и в хвосте, по два-четыре ствола каждая. Если предположить, что на этот раз было всего по одной установке на эшелон и только в два ствола, то уже десять лишних пушек скорострельностью 400 выстрелов в минуту вели сейчас стрельбу по нашим самолетам. Огромные черные шапки разрывов крупнокалиберок перемешались с белыми разрывами МЗА. До сего дня крупнокалиберной артиллерии на Оболи никогда не было.
Капитан Попов перевел свою машину в пике. Я последовал за ним. Только поймал в перекрестие прицела эшелоны, как впереди какой-то самолет взмыл вертикально вверх. Поначалу я думал, что это истребитель, но, бросив беглый взгляд на странный самолет, я понял, что это "ил" капитана Попова! Что с ним? Самолет продолжал все так же идти вертикально вверх. Он был уже гораздо выше меня. Но вот он перевернулся и в штопоре беспорядочно стал падать! Болью в сердце отдалась страшная мысль: "Капитана сбили!" А кругом бушевал огненный смерч. Зенитки, что били по самолету Попова, теперь присоединились к тем, что стреляли по моему самолету.
Станция была уже рядом. Мелькнула мысль: "Эшелоны могут уйти, надо повредить выходные стрелки и паровозы".
Чуть потянув ручку на себя, выпустил эрэсы по паровозам и путям впереди эшелонов. Затем я кинул самолет в крутое пике и, поймав эшелоны в прицел, нажал гашетки пулеметов и пушек. Высоты уже оставалось мало. Вот они, эти вражеские эшелоны! Надо бомбить их по диагонали, чтобы бомбы не легли мимо. Пора! За Попова, за Солнышко, за Титыча быстро нажал четыре раза на кнопку бомбосбрасывателя и кинул самолет со скольжением вверх.
Разрывы и трассы буквально облепили самолет. Было почти невероятным, что он еще летит. Казалось, каждый сантиметр вокруг самолета был прошит трассами и осколками снарядов. Бешено кидая свой "ил" в разные стороны, то убирая газ, то давая его до отказа, сознательно не соблюдая никакой координации, я успевал заметить, как трассы скрещивались над кабиной, когда самолет падал вниз. И наоборот, разлетались веером из-под самолета в разные стороны, едва я успевал рвануть ручку на себя. Достаточно было задержать самолет в одном положении на короткое время, и снаряды разнесли бы его в клочья. Счастье мое, как ни парадоксально, было в том, что вражеские зенитчики стреляли точно. Если бы они вели беспорядочный, неприцельный огонь, то, швыряя как попало свой самолет, я бы сам напоролся на их смертоносные трассы и разрывы.
"Поскольку капитана сбили,- соображал я,- значит, теперь мне следует быть ведущим и надо уходить от станции вправо, чтобы затем идти на свою территорию".
Я заложил самолет в правый разворот, но через мгновение дал обратный крен, и трассы сплошной огненной стеной пронеслись справа. Тут же ввожу "ил" опять в правый разворот, и огненная стена летит слева. Смотрю в форточку и, к своей радости, вижу, что всю станцию заволокло дымом: не видать ни составов, ни строений! "Молодцы, ребята! Отомстили за гибель командира".
Успеваю дать обратный крен, и разноцветные трассы проносятся опять справа. "Врешь, не возьмешь!" Едва самолет успевает начать левый разворот, как я опять перекладываю его в правый. Кто кого обманет. Приходит мысль, что если сейчас опять переложу самолет из правого разворота в левый, то они могут перехитрить меня и поймать в свою смертоносную сеть. Ведь я уже дважды проделал, и успешно, этот одинаковый маневр. Значит, нельзя его повторять. Потянул ручку влево, самолет начал выходить из правого крена: вот он уже почти в горизонтальном полете, и тут я опять ввел его в резкий правый разворот. Мои расчеты оправдались: все трассы понеслись слева. Последние из них прочертили небо, шапки разрывов таяли. Огненный смерч остался позади! Поскольку я оказался первым, надо было подождать остальных. Продолжая скрытый маневр, уменьшил скорость, чтобы меня могли догнать сзади идущие товарищи. Осмотрев самолет, я не нашел ни одной видимой пробоины. Это было почти противоестественно. Но где же все остальные? Сколько ни оглядывался, ни одного самолета не увидел. Меня охватила тревога. Переключив СПУ, спросил у Васи:
- Где остальные наши "илы"?
- Не знаю,- ответил он.- Не вижу ни одного.
У меня на какую-то долю секунды потемнело в глазах от этого известия, да и болезнь, наверное, сказывалась. Как сбили капитана Попова - я видел собственными глазами! Но что было там, сзади, в этом кромешном аду из сплошных огненных трасс и разрывов? Неужели только одному мне удалось вырваться из смертоносного урагана? А все остальные?.. Но ведь сам видел, как станцию заволокло дымом! Значит, ребята отбомбились, и бомбы точно попали в цель! Но где же группа?
Все шесть истребителей идут рядом со мной, а "илов" так и не видно ни одного... Не могли же истребители бросить четверку оставшихся "илов" и сопровождать только один наш?
- Вася! Ну, как там, не видать наших? - опять спросил я у стрелка.
- Нет, ни одного,- отозвался он.
- А над Оболью ты не видел их?
- Видел, как упал один "ил" за станцией, а потом началась такая кутерьма и болтанка, что я уже ничего не видел, кроме трасс и разрывов вокруг нас.
Впереди внизу пылают пожары и висит сизая стена дыма. Значит, приближаемся к линии фронта. Надо маневрировать, чтобы зенитки не застали врасплох. Промелькнуло несколько трасс. После того огненного шквала, что был минут 15 20 назад на станции Оболь, это показалось детскими игрушками, хотя каждая из "игрушек" несла в себе смерть. Запах гари, наполнивший кабину, говорил о том, что мы летели уже над освобожденной территорией. Истребители сопроводили меня до аэродрома и, покачав на прощанье крыльями, пошли к себе домой.