Вдруг мотор дал один, другой перебои, что-то заскрежетало, самолет задрожал. Я отжал ручку и тут увидел, что винт не вращается. Он замер на месте! Но ведь винт не может остановиться, когда машина в воздухе! Пусть даже мотор не работает, но винт будет вращаться от встречного потока воздуха. Значит, мотор заклинило. Что делать?! Бросил взгляд на высотомер - 700 метров. Парашют? Высоты хватит. Но внизу враги! Раздумывать некогда. Быстро вращаю триммер на планирование. Высота катастрофически убывает. "Чтобы победить, надо выжить!" Чуть доворачиваю, чтобы под прямым углом идти на свою территорию. Становится ясно, что придется садиться на лес. Зато это наша территория! Высоты осталось 200 метров с небольшим. Надо предупредить стрелка. СПУ переключаю на переговор:
- Вася, садимся на лес, прижмись спиной.
Мысль работает четко и быстро. Пожарный кран! Зажигание! Хотя ни к чему: мотор стоит. Да, щитки. Всего километров на пятнадцать будет меньше скорость. Рычаг от себя!
Самолет как бы вспух. Вот уже и лес бежит навстречу. Хоть бы какая-нибудь полянка. Нет. Лес ровный, высокий. Он впереди кончается, но далеко. Высоты нет. Все, пора выравнивать. А верхушки удивительно ровные, как трава на лугу. Если бы это был луг! Верхушки мелькают совсем рядом. Надо их принимать за землю. Беру триммер на себя, как на посадку. И еще больше, а то самолет пойдет носом к земле, а это плохо. Тяну ручку на себя. Сейчас. Вот сейчас... Первые верхушки ударили по щиткам. Я дернул ручку на себя что было силы обеими руками. Горизонт пропал. Что-то затрещало, закрутилось, и все куда-то провалилось во тьму...
Издалека доносится какой-то противный воющий звук, как будто воет на высокой ноте сирена или мотор пошел вразнос при раскрутке винта. Пылает багряный закат во все небо, переливаясь зелеными и желтыми всполохами. Почему? Откуда такое страшное пламя? А-а... это же горят наши села... наши города... деревни... Проклятые фашисты! Черный, как сажа, дым застилает все вокруг... нечем дышать... Надо бежать, но кругом такая чернота, что не видно ни зги... Какой дурак в леденцы насыпал соль?.. Через какую-то щель пробивается дневной свет. Значит, сейчас день. Но почему же здесь так темно? Что это за подземелье? Как я сюда попал? Вдруг яркий свет ударил в глаза, как будто сдернули темную тяжелую штору. Высоко в синем небе с белыми облаками плывут зеленые верхушки деревьев, перебирая листочками, как плавничками. Впереди какой-то странный лесной коридор. Постепенно возвышаясь и расширяясь, он уходит в небо. А недалеко, слева, нагромождение сломанных, поваленных деревьев и груда каких-то обломков. Чуть поодаль на одном из них алеет большая звезда. Значит это наши... Да это же обломки моего самолета! Вон мотор с кабиной. Чуть подальше валяется фюзеляж. А еще дальше обломки крыла! Сразу все воскресло в памяти. Значит, мы приземлились "благополучно".
Но почему я не в кабине? Где Вениченко? Кабина его пуста. Может быть, он на полу кабины. Надо помочь ему. Приподнимаюсь, и тут же лес, земля, небо все завертелось и рухнуло куда-то. Открываю глаза - все на месте. Ничего. Это просто кружится голова. Сейчас это пройдет. Провожу рукой по лицу. Вся рука в крови. Во рту сладковато-соленый вкус, как будто в самом деле соленых леденцов в рот напихали. Выплевываю их на ладонь и с удивлением вижу обломки своих зубов - результат удара о приборную доску. Шевелю руками и ногами - целы. Так, где мой пистолет? Ага, вот он, надо снять с предохранителя. Теперь все в порядке. Вставать не буду, а ползком доберусь до самолета и поищу Васю. И голова кружиться не будет, да и ползком не так заметно.
Перевалившись на живот, я пополз к обломкам самолета. Сильно болит грудь. Не успел я проползти и половины небольшого расстояния до обломков "ила", как кто-то схватил меня сзади за плечо. "Враги!" - молнией пронеслось в мозгу. Сжав пистолет, я перевернулся на спину. Надо мной стояли Вениченко и еще два наших солдата.
Вася наклонился, что-то говорил. Он беззвучно шевелил губами. Я почему-то ничего не слышал, что он говорит. Его голос доносился откуда-то издалека нечленораздельным бульканьем. "Что это происходит с Васей?" - подумал я. Но тут он что-то сказал солдатам, и они стали укладывать меня на плащ-палатку.
"Так, значит, это не с Васей, а со мной что-то неладно",- понял я.
Втроем они подняли плащ-палатку. Небо с облаками и верхушки деревьев опять закачались, закружились, и я снова куда-то провалился...
Через неделю с попутным Ли-2 меня отправили в Москву, в Центральный авиационный госпиталь, что находился в Сокольниках.
Прошло три месяца, и вот - медкомиссия. Какой пилот не волнуется перед этой бессердечной фемидой. Это лишь она может решить, быть или не быть тебе после ранения летчиком. Позади один кабинет, второй, третий... Что там пишут врачи? Ничего не известно. Они молчаливы, строги и бесстрастны. Ничего не прочтешь в их холодном взгляде. А спрашивать и не пытайся. В лучшем случае услышишь: "Комиссия решит"...
Вот последняя дверь, за которой решается твоя судьба. Там уже не осматривают, ни о чем не спрашивают, иногда даже не вызывают. Все сейчас решают бумажки, в которых написаны заключения врачей.
Летчики, которые проявляют в воздухе чудеса героизма, которым не страшны ни стихия, ни враги, здесь дрожат, как маленькие дети перед прививкой.
Наконец сестра выносит приговоры. Все вскакивают и бросаются к ней. Получив свой приговор, одни, удовлетворенные, уходят с улыбкой, другие разочарованно опускаются на стул.
- Ладыгин,- выкрикивает сестра и протягивает мне заключение. Я смотрю ей в глаза, пытаясь в них что-нибудь разгадать. Но она занята, ей некогда. Она уже выкрикивает следующего. Какое-то предчувствие мешает мне сразу заглянуть в последнюю строчку. Я отхожу к окну, подальше от всех, и с волнением начинаю читать с верхней строчки. Но глаза невольно скользят к нижним. Спешу скорее узнать свою судьбу. И я читаю: "Годен с ограничением. Полеты разрешены только на легкомоторной авиации"...
Из открытого окна потянуло сквозняком. Я глубоко вздохнул несколько раз, чувствуя приступ удушья.
Идти к главному врачу было бесполезно. Я вышел из здания госпиталя и пошел по Лучевой просеке Сокольнического парка. Моросил мелкий ноябрьский дождик, на душе было муторно. Вся жизнь, как мне казалось, теперь должна поломаться. Прощай, "горбатый Илюша". Прощайте, мои верные друзья. Прощай, мой родной полк... Вообще-то я еще должен поехать туда. Не могут же меня сразу отсюда отправить к месту нового назначения! Так что я еще увижу своих друзей: и Володю Сухачева, и Федю Садчикова, и Васю Вениченко, и весь свой экипаж. Хотя он, наверное, уже не мой. А что если... Да нет, это невозможно. А почему, собственно, невозможно? Приеду, предъявлю командировочное предписание и все. А это ужасное заключение комиссии никому не покажу. Как будто его никогда и не было...
Сразу на душе стало веселее, и жизнь моя уже не казалась мне пропащей. Свернув цигарку, я с наслаждением затянулся. А что если прямо сейчас взять и сжечь эту злополучную бумажонку?.. Нет, пока я не получу проездных документов, она еще может потребоваться. Пусть полежит в кармане.
Когда через день я получал проездные документы, которые предписывали явиться в свою часть, мне вручили и пакет с сургучной печатью, где были документы с историей моего пребывания в госпитале. Там было и заключение комиссии. Мои расчеты на то, что одна уничтоженная бумажка поправит мою судьбу, оказались наивными...