Вдруг в комнате сразу потемнело. За окном бушевал буран. Все исчезло в снежном вихре. А минут через пятнадцать опять сияло солнце. Метеорологи только руками развели.
По дороге домой нам встретился полковник Пинес - начальник штаба дивизии.
- Вы все еще не улетели? раздраженно спросил он.
- Погода, товарищ полковник, подводит,- ответил Лобзуков.
- Погода, погода,- глядя на яркое солнце, процедил полковник.- Тут лететь-то всего двадцать минут, а вы будете сидеть, неделю погоды ждать! сказал он и пошел дальше.
- Ну, что будем делать, товарищ майор? - спросил я. Лобзуков посмотрел вслед полковнику.
- А-а, подождем часок, потом пообедаем, а там видно будет.
Часа через полтора я зашел к Лобзукову.
- Ну, что, товарищ майор, полетим? Майор посмотрел в окно.
- Видимость километра полтора,- отметил он как бы про себя.- Ты обедал? Нет? Иди, Ладыгин, обедай и приходи на аэродром. А я зайду на метео. Если увидишь, что я взлетел, лети и ты.
Так мы и поступили. Я сидел в кабине и прогревал мотор. Лобзуков взлетел и, не делая круга над аэродромом, прямо взял курс на Витенберг. Наступила моя очередь.
Но только я вырулил на старт, как налетел снежный буран, и все потонуло в белом вихре. Но не прошло и пяти минут, как вихрь унесся на юг.
Взлетев, я сделал круг над аэродромом. Облачность была сплошной и низкой. Взяв курс 265 градусов, я пошел на Витенберг на высоте 30 метров. Через пять минут полета снежный шквал налетел с севера, и все растворилось в белой мгле. Я напряженно вглядывался вниз, прямо под собой, стараясь определить высоту и положение своего самолета. На счастье, я различил под собой какие-то постройки, и это помогло мне определить, что самолет идет на высоте метров 20 - 25. Промелькнул изгиб речки. Я взял планшет на колени. Изгиб проходил по линии маршрута. Сейчас должен быть лес.
Я чуть-чуть потянул ручку на себя. И тут же кромка леса промелькнула под крылом. Вести самолет стало легче - внизу, метрах в 15, темнел лес. Скоро должен быть населенный пункт. Я проверил курс и чуть довернул вправо. Под крылом замелькали домики. Иду верно. Промелькнула дорога... И вдруг! Вижу прямо передо мной стена леса чернеет. Дернул ручку на себя и дал полный газ. Чуть не зацепив верхушки деревьев крылом, самолет помчался над лесом. Где-то недалеко должна быть высоковольтная линия... Тяну ручку на себя. Проскакиваю шоссейку и... вижу под собой еловые ветки, натыканные через ровные промежутки... Так ведь это обозначена укатанная взлетно-посадочная полоса.
Сердце радостно застучало. Ура! Это аэродром Витенберг!
Снова тяну ручку на себя - на аэродроме высокие строения в четыре этажа. Вот они замелькали внизу. Становлюсь в круг. На мое счастье, снег пошел реже. Стала видна и утыканная елочками посадочная полоса. Смотрю, черный флажок воткнут у начала полосы, а посадочное "Т" все засыпано снегом - и намека не видать. И ни одной живой души. Скорее на посадку, а то вдруг опять снег повалит гуще! Заруливаю на стоянку и только тут встречаю живого человека механика. Он показывает мне, как поставить самолет. Выключаю мотор и первым делом спрашиваю:
- Майор Лобзуков прилетел?
- Нет,- говорит,- никто не прилетал,- а сам удивляется, как это я в такую погоду добрался сюда.
Вылез я из самолета, снял парашют и бегом на КП, на второй этаж - прямо к генералу. Доложил я ему, что Лобзуков раньше меня минут на пять вылетел... Не дослушал меня генерал и в сердцах начал ругать за то, что мы в такую погоду вылетели. Звонил он с полчаса по всем близлежащим аэродромам. Нигде нет Лобзукова.
Вдруг раскрылась дверь, и вбежал шофер с бензозаправщика и говорит, что в нескольких километрах в поле разбился самолет...
- Показывай где,- генерал выскочил из комнаты,- сел на "виллис" и укатил...
Самолет Лобзукова, потеряв пространственное положение, зацепил крылом за землю и разбился на том самом поле, где и я чуть не врезался в лес.
На следующий день мы хоронили Лобзукова и техника, который летел вместе с ним.
В клубе пахло хвоей. Играл оркестр. Глядя на красный гроб с останками майора, я отчетливо представил себе, как в белой мгле возникла передо мной стена леса. И я ясно понял, что только чистая случайность вчера спасла меня от гибели.
Полеты на У-2 хотя и были для меня некоторой отдушиной, но "илы" властно тянули к себе. Я часто навещал свою бывшую эскадрилью, своих друзей. Честно говоря, мое положение не боевого летчика, а пилота звена управления - унижало меня в собственных глазах. Я сам не мог считать себя среди них. А мне так хотелось вновь быть с ними в одном строю...
И я решился написать третий рапорт генералу о переводе меня обратно в полк на "илы". Два предыдущих он велел мне порвать при нем же. Аккуратно написав рапорт, я решил пойти в баню, помыться перед таким важным свиданием с начальством. Баня на аэродроме была переоборудована на русский манер - с парилкой. В бане мылось несколько французов из эскадрильи "Нормандия - Неман", которая располагалась с нами на Витенбергском аэродроме и иногда ходила прикрывать нас.
За время пребывания в России некоторые французы привыкли к нашим морозам и нашим парным в банях, так что они поддавали парку, не стесняясь.
Вдруг послышались взрывы. Смех и шум в бане оборвались. Все прислушивались, стараясь понять, что происходит там, на улице. А там ухали взрывы, тревожно выла сирена.
- Фашист, бомба! - крикнул мой сосед француз и, окатившись шайкой воды, выскочил в предбанник. Быстро одевшись, мы выглянули из бани, чтобы понять до конца, в чем дело, и, если необходимо, укрыться в убежище.
В небе вражеских самолетов не было. А кругом рвались снаряды. Как оказалось потом, это дальнобойная артиллерия из фортов Кенигсберга вела огонь по нашему аэродрому.
Мы остались в предбаннике и, приоткрыв дверь, наблюдали за происходящим.
Сквозь вой и грохот снарядов донесся рокот запускаемых моторов. И через какую-то минуту-две четыре "ила" одновременно пошли на взлет по двум бетонным полосам. Как стало известно позже, четыре штурмовика взлетели по приказу комдива. Вел группу комэск Иносаридзе. Им предстояло найти и подавить вражескую артиллерию. Взлетев, невзирая на артобстрел врага, они обнаружили аэростат, с которого корректировался огонь фашистской артиллерии, и сходу сбили его. А затем нашли и артиллерийские позиции, с которых враг обстреливал наш аэродром. После нескольких штурмовых заходов четверки "илов" дальнобойная батарея врага прекратила стрельбу. Благодаря быстрым и решительным ответным действиям фашистам не удалось нанести ощутимого урона нашему аэродрому. Обстрел длился минут двадцать. Несколько снарядов попало на летное поле, но ни одного не попало в бетонные взлетные полосы. Еще несколько снарядов угодило и в без того разрушенные ангары. Несмотря на то что техники на аэродроме было много, сгорел только один У-2 и повреждены еще три самолета, но не существенно. Тяжело был ранен инженер полка Каракчиев, а инженер дивизии Титов контужен.
Мартовское солнце клонилось к горизонту. Последние самолеты, пришедшие с задания, садились на широкую бетонку.
Генерал Александров стоял на гранитных ступенях крыльца командного пункта и наблюдал за садящимися "илами". Последний самолет плавно коснулся посадочной полосы. Генерал проводил его удовлетворенным взглядом. Еще один боевой день был закончен.
Он повернулся, чтобы идти на КП, и тут я перехватил его.
- Товарищ генерал-майор, младший лейтенант Ладыгин, разрешите обратиться?
Он пристально посмотрел на меня.
- Что, опять рапорт?
- Так точно, товарищ генерал,- несколько озадаченный его проницательностью, ответил я.
Ничего не сказав, он повернулся и быстро пошел к лестнице, ведущей на второй этаж, где располагался командный пункт дивизии.
Я кинулся за ним. Генерал сел за стол. Рядом стояли несколько штабных офицеров. У окна, сложив руки на груди, стоял начальник политотдела дивизии.
Генерал посмотрел на меня и с серьезным видом сказал: