Вспыхнул костер, и началась военная игра. Где-то в лесу, на склоне Аю-Дага, был спрятан вымпел. Надо было найти его и принести в лагерь. Какой отряд отыщет его?.. И вот мы втроем лезем по склону горы. Все выше, выше, выше... Вот уже и лес кончился. Кругом нас скалы, поросшие лишайником. Но где же вымпел? До боли в глазах всматриваемся в каждый выступ, в каждый кустик... Но что это там вверху на склоне ярко рдеет на солнце? Вымпел! Он висит на деревце, растущем на верхушке небольшого утеса. Мы карабкаемся вверх, обдирая коленки и руки. И вот мы уже у подножья утеса. Но как забраться на него? Как мы ни пытаемся, ничего не получается. Обидно. Ведь могут ребята из других отрядов тоже увидеть его, прийти и достать. Тем более, что они старше нас. Что делать? Надо залезть друг другу на плечи и тогда мы достанем вымпел. Я полез товарищу на спину, а по мне уже карабкается третий. Чтобы не свалиться, мы держимся за выступы скалы. Верхний тянется изо всех сил, приподнимается на носки и с радостным криком "ура" скатывается по нашим спинам. Мы достали вымпел! Бежим быстро-быстро вниз, почти не разбирая дороги. Повеяло мокркой прохладой, йодистым запахом водорослей...
Открываю глаза и ничего не могу понять. В темноте горят светильники. Много светильников. В полумраке проплывают какие-то серые тени. А подо мной стоит, младший сержант и, запрокинув голову, виновато улыбается:
- Слава богу, еле добудился. Пора, милок, больно уж много их, раненых, класть некуда...
Я огляделся и к ужасу своему понял, что вокруг меня лежали раненые. Десятки раненых! Резкий запах йода и эфира ударил в нос. Я окончательно пришел в себя, спать больше не хотелось. Один за другим мы вновь (в который уже раз) вышли на улицу, чтобы продолжить свой путь на перекладных.
...Машина резво катила по дороге, подпрыгивая на ухабах. Минут через сорок шофер затормозил и, высунувшись из кабины, крикнул:
- Летчики, приехали!
Мы, молодые летчики, стояли в кузове остановившегося грузовика и с недоумением озирались вокруг. Где же аэродром? Ведь кругом лес! Только полоса, расчищенная от леса, уходила узкой просекой вправо. Были видны замаскированные елками штурмовики Ил-2. Значит, все правильно, это и есть аэродром. Но как же тут летать?
Мы, недавно окончившие летные школы, привыкли к тому, что аэродром - это огромное ровное поле, где можно разбивать старт в любом направлении, откуда бы ни дул ветер. А тут? Здесь можно взлетать только в двух направлениях. Да и риск немалый: чуть уклонился на взлете - стеной стоит лес...
- Ну, все разгрузились? - нетерпеливо крикнул шофер.
Ребята брали свои вещички и прыгали из кузова, впервые "приземляясь" на свой аэродром. Неожиданно мы увидели, что к машине идет группа летчиков в зимних комбинезонах, унтах, шлемофонах, с пистолетами на боку и планшетками через плечо. Вот они, настоящие летчики-фронтовики! Как-то они нас встретят? Хотелось, чтобы они не разочаровались. Вдруг один из летчиков показался мне очень знакомым. Он тоже посмотрел на меня, и лицо его расплылось в улыбке.
Я не верил своим глазам. Среди "старичков" стоял мой однокашник, друг по Пермской авиашколе, балагур и весельчак Володька Сухачев. Я кубарем свалился с машины и оказался в объятиях друга.
Как мы были рады нашей встрече! Еще в авиашколе нас связывало много общего. Мы оба были москвичами и даже жили в Москве недалеко друг от друга: он - у заставы Ильича, а я - в районе Новых домов по шоссе Энтузиастов. Мы оба любили петь и оба были влюблены в авиацию.
Отошли в сторонку, радостные, возбужденные. Первым делом, конечно, вспомнили о родной авиашколе, друзьях-товарищах, инструкторах, преподавателях...
Наша авиашкола выпускала летчиков-бомбардировщиков, и летали курсанты на СБ. Сначала мы закончили программу на Р-5 и УТ-2, а потом, изучив и сдав все предметы по СБ, приступили к полетам на них. Уже все наше классное отделение вылетело на СБ самостоятельно, начали ходить в пилотажную зону. Было это осенью 1942 года. Еще месяц-полтора, и мы бы, получив звания сержантов, разъехались по частям. Но вдруг полеты прекратили. И вот по школе пошли блуждать слухи: нашу авиашколу переводят на подготовку летчиков-штурмовиков. Значит, теперь курсанты будут учиться летать на знаменитых "илах". К той поре "илы" уже успели завоевать себе громкую славу. Гитлеровцы, испытав на своей шкуре боевую мощь этого бронированного самолета, окрестили его "черной смертью".
Но как же учиться, когда в школе нет ни одного "ила"? Вся школа бурлила. То там, то тут возникали споры, пересуды, предположения, слухи. Но все сходилось на одном, что быть летчиком-штурмовиком и почетно, и ответственно. Ведь на "иле" все в твоих руках: и самолет, и мотор, и бомбы, и пушки, и пулеметы - буквально все. Если и заблудился, то тоже сам виноват. Да и потом СБ - устаревший самолет, горит, как свеча. А "ил" - современный, бронированный. В общем, все курсанты были рады предстоящим переменам. Ну, а мы? Мы уже ходили в выпускниках, и вдруг опять задержка. Но на сколько? Мы даже не знали, радоваться нам или огорчаться.
Но вот пришел приказ: выпускников первыми посадить за парту для изучения новой матчасти. А значит, и теории полета, штурманской подготовки. И тут уж никуда не денешься. Огорчайся или радуйся, а приказ есть приказ.
Выпускников было два классных отделения. Вот нам и объявили, что первыми к полетам приступят те, чье классное отделение лучше сдаст экзамен по теории. Началось соревнование. Подгонять нас не надо было. Целыми днями мы просиживали в классах, изучая различные предметы.
Как-то февральской ночью 1943 года нас подняли по тревоге и, ничего не объяснив, бегом направили на ближнюю станцию, что была от школы километрах в трех. На улице темень, мороз, вьюга. Прибегаем на станцию и видим: на железнодорожных платформах стоят разобранные "илы" - двенадцать машин. Нам нужно было снять их с платформ и притащить в школу. Никаких подъемников, никакой механизации. Все на себе. Разгрузку мы производили под руководством железнодорожников и наших инженеров. Потом покатили "илы" по занесенной метелью дороге к школе. Когда начало светать, все машины стояли на пришкольном аэродроме.
Незаметно подошла весна. Сдали экзамены по материальной части, аэродинамике. Приступили к полетам. Из нашего классного отделения для выполнения вывозной программы взяли всего несколько человек. Мне опять не повезло: не попал в их число, хотя все экзамены сдал па пять.
Как бы там ни было, а полеты начались. Счастливчики рано утром уезжали на полевой аэродром, километров за двадцать, а мы занимались опять строевой и дежурили в нарядах. Каждый вечер, когда они возвращались в казарму, я просил своего инструктора взять меня на полеты. Наконец он согласился, но сказал, что это совсем не значит, что я буду летать, а просто кому-то надо быть в стартовом наряде.
Я был рад и этому. Посмотрю, как летают на "илах" мои более счастливые товарищи. Так и ездил в стартовый наряд несколько дней.
Больше всего мне нравилось стоять финишером у "Т". Тут все хорошо видно. Как заходят на посадку, выравнивают машину у земли, выдерживают. Кто не дотягивает, а кто промазывает. Кто "козлит", а кто плавно приземляется у "Т" на три точки. Здесь я впервые услышал летную поговорку: "Сто посадок увидишь, сто первая - твоя". Быть финишером интересно, но не так просто. Надо все время быть начеку, и в случае, если посадочная полоса занята, красным флажком или ракетой прогнать садящийся самолет на второй круг. А то может произойти авария. Самолеты идут по кругу один за другим, как на конвейере.
Встречаясь на аэродроме с нашим инструктором, я каждый раз приставал к нему, чтобы он взял меня летать. И, наверное, так осточертел ему, что однажды... Впрочем, все по порядку.
...Сижу я на лавочке в стартовом квадрате. Инструктор высадил очередного курсанта, зарулил на стоянку, махнул мне рукой. Подбегаю и не верю ушам своим:
- Ладыгин! Ты вот все просился летать. Иди, садись. Сейчас посмотрим, чего ты стоишь.