С каждой минутой все труднее и труднее удерживать самолет в горизонтальном положении. Уже дает о себе знать усталость, а до аэродрома лететь еще минут двадцать пять. Только бы хватило сил. Правая рука совсем задеревенела. Бросил сектор наддува и стал помогать удерживать ручку управления левой рукой. Непривычно вести самолет двумя руками. Но ничего не поделаешь.
Под плоскостями и в дыре на левом центроплане проплывают зеленеющие леса и поля. Извиваясь, пылят дороги. Отражая синь неба, голубеют озера и речки...
Струйки пота скользят из-под шлемофона по щекам и носу. Они соленые, соленые, как кровь. Каждая минута тянется бесконечно долго...
Мой стрелок Саша прекрасно видит из своей кабины, как искалечен наш самолет. Летим мы, как поется в песенке: "...на честном слове и на одном крыле". И состояние его было наверняка не из приятных. Мне-то гораздо легче морально. Я работаю: самолет полностью в моих руках. А Саша сидит за своим пулеметом, наблюдает за воздухом и чувствует, как ведет себя наша израненная машина. Он бы рад мне помочь, но как?.. А мне бы хоть на немного отпустить ручку и размять затекшие пальцы. Но отпустить ручку нельзя ни на секунду. Нельзя даже хоть чуть-чуть ослабить давление рук на нее. Если самолет упустить на левое крыло, то выровнять его уже едва ли удастся. Сорвется в штопор - и конец.
Надо предупредить Сашу, чтобы в случае чего... прыгал с парашютом. Может статься, что для прыжка останутся считанные секунды и их может не хватить! Пока отстегнешь привязные ремни, откроешь фонарь и выберешься из кабины, да так, чтобы ни за что не зацепиться лямками парашюта, уйдут драгоценные секунды. Все это сделать не так-то просто, особенно когда самолет падает, беспомощно кувыркаясь. Не только встречный поток воздуха, но и огромные перегрузки вдавливают тебя обратно в сиденье!..
Оторвав на мгновение левую руку от ручки управления, я переключил СПУ на стрелка.
- Саша, ты меня слышишь? - спросил я.- Как там у тебя дела?
- Да ничего. Все в порядке,- ответил он охрипшим от волнения голосом.
- Ты видишь, какая пробоина у нас?
- Вижу. Уж больно здоровенная дыра-то. Я все удивляюсь, как самолет еще летит? - откровенно признался он.
- "Ил" - хороший самолет, вот и летит. Другой бы давно кувырнулся. Сейчас попробую набрать еще немного высоты, а ты, Саша, смотри как следует, чтобы какой-нибудь "фоккер" не подкрался, а то маневрировать нам совсем нельзя, сам понимаешь.
- Ясно, товарищ командир.
- Ну и хорошо. Ты на всякий случай будь готов прыгать с парашютом. Если самолет перестанет слушаться рулей, я тебе тут же дам команду, и ты должен немедленно покинуть кабину. Не бойся, мы уже над своей территорией. Ты меня понял?
- Понял, командир,- коротко ответил стрелок.
Наш искалеченный "ил" буквально по сантиметрам набирает высоту, мотор надрывно воет на форсаже, а весь самолет дрожит лихорадочной дрожью. Пот уже ручьями струится из-под шлемофона. Гимнастерка давно вся мокрая. Правая рука до того затекла, что пальцы сводит судорога. Несколько секунд удерживаю самолет левой рукой. Правую расслабляю, трясу и делаю ей какие-то упражнения. Потом разжимаю и сжимаю в кулак затекшие пальцы. Наконец, судорога проходит. Вытираю с глаз пот и опять двумя руками удерживаю ручку в нужном положении. Аэродром уже где-то недалеко. Но надо его еще найти. Он ничем особым не отличается от той местности, которая проплывает под нами. Когда долго базируешься на одном месте, то, подлетая к району аэродрома, еще издали начинаешь узнавать привычные ориентиры и отдельные знакомые детали на земле. А тут... Мы сегодня первый раз поднялись с этого аэродрома, и все вокруг было чужим, Ничто не радовало глаз знакомыми очертаниями. Перелески, деревушки, поля, хутора.
И вдруг вижу в воздухе чуть левее растянувшуюся цепочку родных "илов". Это однополчане подстраиваются к ведущему, чтобы идти на задание. Один их вид вызывает несказанную радость в моей душе.
Значит, где-то рядом тот небольшой, но самый дорогой для летчика клочок земли - аэродром. Теперь самое главное точно определить, где он, чтобы зря не кружить,- ведь разворачиваться на нашем самолете очень не просто и даже опасно.
Тщательно просматриваю все похожие на аэродром площадки. Наконец нахожу то, о чем мечтал с момента попадания в самолет крупнокалиберного снаряда. Но это еще не конец вылета. Надо правильно зайти и посадить подбитый самолет.
Если я сейчас отверну вправо, а потом буду заходить на посадку с левым разворотом, то есть дам самолету левый крен, он может вообще не выйти из него, а свалиться в левый штопор, тогда все - из штопора его не вывести. Избегая левого крена, решаю пересечь аэродром поперек, отойти подальше, затем с правым мелким разворотом, как говорят, "блинчиком", зайти на посадочную площадку. Когда буду уже на прямой, выпущу шасси. Смотрю вправо и влево, намечая ориентиры, чтобы по ним точно выйти из разворота на площадку и не доворачивать. Вот аэродром остался сзади. До отказа жму на ручку вправо и на правую педаль. Самолет медленно, нехотя стал входить в правый разворот. Значит, решение принято правильно. Капот медленно плывет по горизонту. А мне надо развернуться больше чем на 270° (строить коробочку невозможно, слишком мелкий разворот). Самолет все время пытается вырваться из правого крена. С огромным трудом удалось его удержать в развороте... Вот уже приближаются и ориентиры, которые были намечены для точного захода. Но, чтобы выйти на них, надо еще круче заложить самолет вправо, а то захода не получится. Нажимаю что есть силы на ручку и педаль. И мне удалось еще что-то выжать из рулей. Самолет как-то странно, юзом, опуская капот, довернулся на узкую полоску аэродрома. Чуть отпускаю ручку и ногу - машина сама вышла из разворота и пытается завалиться на левое крыло. Но я резко перевожу ее в пологое планирование. Пора выпускать шасси. Но тут приходит мысль: "А исправно ли оно?" Ведь снаряд, разорвавшись, мог осколками повредить левое шасси. Оно же рядом. Или пробить покрышку колеса. Однако раздумывать некогда. Даю рукоятку выпуска шасси резко от себя. "Если не выпустится левая нога, тут же убираю и сажусь на "брюхо". С надеждой смотрю на лампочки. Погасли красные и загорелась зеленая правая... А что же с левой? Но вот и она засветилась приветным зеленым огоньком.
От радости я шуранул вперед и рукоятку выпуска щитков, совсем не подумав, что левый щиток может быть поврежден и не выпуститься! Но на наше счастье щитки выпустились нормально. Самолет приподнялся, "вспух". Я увеличил угол планирования и прибавил газку, не давая самолету крениться влево.
Расчет на посадку оказался с "промазом", но это и хорошо, так как если бы что-нибудь случилось, то другие самолеты могли бы тоже сесть, а на пробег и торможение у меня еще места хватало. Газ убрал, выравниваю, выдерживаю самолет, а он все норовит опуститься на левое колесо. Нельзя позволить ему это. Надо выдержать направление - ведь недалеко справа стоянка самолетов, а слева лес. Добираю ручку, и вот колеса катятся по земле!
Выключаю зажигание. Винт еще крутится, а я уже на земле. Механик Веденеев тискает меня в своих объятиях.
- Когда все сели, а тебя нет!.. Я уж, Ленька, подумал недоброе,- сказал он, радуясь нашему возвращению.
- Зря. Не родился еще тот враг, который убьет меня! - ответил я, хохоча от радости. Не сговариваясь, мы нырнули под плоскость. Было интересно увидеть, что же натворил вражеский крупнокалиберный снаряд?
То, что мы увидели, заставило меня застыть в изумлении. От переднего лонжерона до заднего, снизу крыла обшивки не было примерно на четверть его длины. Тяга щитков, проходящая по заднему лонжерону, была совершенно голенькая. И тут я понял, какую сделал промашку, выпустив перед посадкой щитки. Ведь окажись тяга поврежденной или хотя бы погнутой, левый щиток не выпустился бы. И самолет мгновенно свалился бы в левый штопор. Это был бы полный "привет"! А ведь и без щитков можно было нормально сесть, только скорость посадки была бы больше, на 20 километров в час. На такой пустяковой моей недодумке мы могли бы... Сверху крыла эта метровая пробоина уже не выглядела такой страшной после того, что мы обнаружили снизу.