Оленеводы еще до общего подъема, надев легкие лыжи, отправлялись собирать оленей. По обыкновению после каждого ночлега недосчитывали нескольких животных. Отбившись от остальных, они забирались глубже в тайгу и уходили верст за 10—15.
Чтобы не задерживать отряда в таких случаях, один оленевод оставался и, найдя беглецов, догонял нас в пути, а то и на следующем ночлеге. Мы дорожили оленями, и все же два — три из них ушли совсем. Из положения выходили благодаря убыли продуктов: уменьшался груз, освобождались и нарты.
Отряд уже шестые сутки находится в дороге. Ясная морозная ночь. Длинной вереницей растянулись наши олени, характерно пощелкивая на ходу копытами своих тонких стройных ног. Узкие и длинные нарты неслышно скользят по только что развороченной целине девственного снега. От дыхания бегущих животных пар садится и замерзает белым инеем на одежде бойцов. Мороз залезает в рукавицы и, как иглами, покалывает пальцы рук; зябнут и ноги, несмотря на теплые валенки. Часто, чтобы разогреться, приходится слезать с нарт и версту-другую бежать.
Уже несколько часов отряд пробивается через непролазную чащу. Иногда приходится пускать в ход топоры. Ветви деревьев под тяжестью осевшего на них снега пригнулись к самой земле, преграждая нам путь. Даже от легкого прикосновения тысячи холодных снежинок срываются с ветвей и засыпают человека вместе с нартами. Кажется, что дороге не будет конца и отряд никогда не выберется из этих дебрей. Проводник — дедушка Николай, как называли его бойцы, — сегодня впервые пел на родном языке.
Мне захотелось узнать смысл песни. Переводчик, сидевший рядом со мной на нарте, объяснил, что пел Николаев о величии гор, о вековых лесах, о дикой стихии, о минувшем времени, утонувшем в вечности, и о том, как теперь живет его семья. Тихая, заунывная мелодия навевала какую-то сладостную грусть и вместе с окружающей первобытной природой гармонировала моим чувствам и мыслям.
Глушь. Тайга. Без конца и края. Лишь изредка на пути попадаются узкие, с обрывистыми берегами речки. На поиски отлогого удобного спуска теряем немало времени.
Сегодня отряд едет дольше обыкновенного. Уже около двенадцати часов ночи. Наконец дедушка подал знак остановиться. Все, конечно, страшно устали и теперь обрадовались предстоящему отдыху. Но радость, оказывается, была преждевременной.
Николаев подъехал ко мне и сообщил, что удобное для ночлега место находится в шести верстах впереди. Там имеется юрта. Удивительная была у этого знатока тайги память, он всегда безошибочно точно указывал расстояния.
— Там мы и заночуем, — сказал Николаев, — а сейчас дорога пойдет открытым местом. Как минуем его, отряд нужно в лесу оставить, а к юрте выслать разведку.
— Зачем высылать разведку? — удивился я.
— Я думаю, что там белые, — ответил проводник.
Конечно, никто этому не поверил. Но, чтобы не огорчать дедушку пренебрежением к его совету и чтобы в будущем иметь возможность пользоваться его мнением, решили с ним согласиться.
Покурив, двинулись дальше и минут через десять выехали на залитую лунным светом снежную равнину. На ней там и сям виднелись редкие стога сена. Под ногами оленей скоро почувствовалась твердая дорога, прикрытая тонким слоем снега.
Проехав легкой рысцой около трех верст, мы обнаружили шагах в десяти от дороги торчащий в снегу длинный шест. К концу шеста был привязан какой-то сверток. Один красноармеец быстро достал его и передал мне. В довольно объемистом пакете оказались воззвания пепеляевцев, читать которые при лунном освещении было трудно, да и не время.
После этой находки все сразу насторожились. Обнаруженный пакет подтвердил опасения Николаева, в дальнейшем требовалась осмотрительность. Было ясно, что враг не зевает и готовится к схватке. Не задерживаясь, мы двинулись дальше и скоро достигли опушки леса.
Захватив с собой десять бойцов, мы с Лукиным отправились к юрте. Остальная часть отряда с командиром взвода Метлицким во главе осталась на опушке и была наготове.
Рассыпавшись редкой цепочкой, разведчики медленно, почти бесшумно пробирались сквозь чащу. Старые, опытные партизаны хорошо знали свое дело.
Так прошли больше версты. И вдруг где-то слева тишину ночи взорвал крик испуганного человека. Немного спустя крик умолк, но его сменила отборная ругань разведчика.
— У, чертов сын, чтоб тебе пусто было. И откуда только тебя, гадюку, вынесло…