Белые решили и пленных использовать для усиления дружины, а главное — для разложения красных отрядов. В избу к пленным приходили офицеры всех рангов и должностей. Перед ними цветистую речь произнес сам Куликовский, призывая красноармейцев перейти к Пепеляеву. Но те и слышать об этом не хотели. Пепеляев рассвирепел:
— Кто не желает вступить в дружину, с того снимут обувь, одежду и отпустят в Якутск, — заявил он. Дал два часа на размышление.
Задумались красноармейцы. Что делать? Пепеляев шутить не любит и свою угрозу выполнит. А куда пойдешь в одном белье? Наверняка замерзнешь.
Ренкус предложил сообщить, что все остаются у белых, а при первой возможности бежать к своим. В случае если до побега по необходимости придется участвовать в бою, стрелять в воздух.
«Добровольцев» зачислили в состав 2-го батальона.
Оставив Амгу, мой отряд шел без задержек. 2 февраля остановились на ночлег в двадцати верстах от места назначения. Часа в четыре утра я передал отряд командиру взвода Иванишко, а сам с пятью всадниками выехал вперед и на рассвете прибыл в Петропавловское.
Здесь меня поразила беспечность, царившая в батальоне. На боевую готовность — ни малейшего намека. Красноармейцы, размещенные по всем избам, спали по-домашнему, раздевшись. Дежурная часть не назначалась, дозоры не выставлялись, разъезды не высылались. Вся охрана батальона состояла из двух караулов на северной и южной окраинах деревни. А ведь селение с трех сторон окружал лес, а с четвертой — восточной хотя леса и не было, но высокий левый берег реки Алдан тоже давал возможность подойти скрытно. Никакого наблюдения за этим направлением не велось, не были подготовлены и окопы. И это в то время, когда пепеляевцы находились уже в устье реки Мили и в любую минуту нужно было быть готовым к отпору!
Такого положения терпеть было нельзя. Приехавших со мной красноармейцев, хотя они нуждались в отдыхе, я выслал в разъезд. Сам отправился отыскивать штаб батальона. Нашел его по красному флажку на воротах.
Дмитриев спал тоже раздетым. С трудом разбудил его, вручил пакет от командующего и высказал замечания относительно расхлябанности в батальоне. Дмитриев ответил самоуверенно:
— Врасплох меня не захватят — имею хорошую агентуру и через нее своевременно получу сведения о движении белых. Окопы у меня также имеются.
В тот же день я осмотрел эти окопы, вырытые еще осенью прошлого года. Теперь они были полуразрушены и завалены снегом. Потребовалось бы несколько часов, чтобы только очистить их. В тот же день мы приступили к сооружению новых окопов, к созданию обороны.
Дмитриев стал готовиться к выступлению на Амгу. Но его задерживало отсутствие подвод. Их требовалось много, так как одних патронов на складе имелось тысяч триста, не считая гранат. Пришлось мобилизовывать транспорт в ближайших наслегах, а для этого нужно было не менее четырех — пяти дней.
От Дмитриева я узнал, что банда Артемьева находилась в тридцати верстах восточнее Петропавловского. Решил воспользоваться задержкой батальона и провести операцию против Артемьева. У Дмитриева попросил усилить мой отряд одной ротой и несколькими пулеметами. Получив согласие, начал готовиться к выступлению.
Настроение у командиров и особенно красноармейцев батальона было подавленное. Причиной этому были две последние неудачи, память о которых все время поддерживалась. Дело в том, что все красноармейцы, убитые на реке Ноторе и за рекой Алданом — больше тридцати человек, были свезены в Петропавловское и сложены в пустой амбар. Дверь амбара не закрывалась, и бойцы, имея много свободного времени, часто навещали своих мертвых товарищей и целыми часами толпились у амбара.
Когда из Амги приходила почта, некоторые из бойцов брали письма убитых и шли к амбару. Отыскав адресата, они вскрывали письмо и читали его вслух при гробовом молчании присутствующих. Слышны были только редкие вздохи да возгласы:
— Э-эх, Митя! Как ожидал, миляга, письма из дому! Вот теперь письмо пришло, а его не стало в живых.
Если при этом присутствовали участники тех боев, они подробно рассказывали, при каких обстоятельствах и как погиб тот или иной товарищ. Понятно, что все это глубоко отражалось на психике красноармейцев, заставляя их снова и снова переживать недавние неудачи.
Я указал Дмитриеву на ненормальность такого положения. Но он объяснил, что решил отправить погибших в Якутск, рапорт о чем послал командующему.
В тот же день двери амбара были заколочены гвоздями и около них выставлен часовой.
Красноармейцы, которым помогали крестьяне, развели большой костер. Когда земля оттаяла, начали рыть братскую могилу. К обеду следующего дня она была готова. Всех убитых еще накануне перенесли в два — три дома, обмыли, надели чистое белье. После похорон на братской могиле водрузили большую пятиконечную звезду, сделанную по собственному почину местным жителем. Дрогнул морозный воздух от трех винтовочных залпов, а над сомкнутыми рядами бойцов неслось грустное, но боевое: