Начальник пулемета Петров нервничает и никак не может выправить ленту. Со злости он вцепился зубами в перекосившийся патрон, а на глазах слезы ярости. Сломал себе зуб, губы в крови.
— У-у, мать твою!…
— Шура, не волнуйся, будь хладнокровней! — говорю я ему. — Этим делу не поможешь. Не волнуйся, успеешь. На двадцать шагов подойдут — легче бить будет.
Карачаров только что перезарядил свой автомат Шоша новым диском, поднял приклад к плечу, но открыть огонь не успел… Разрывная пуля разворотила ему голову, и он, обхватив обеими руками свой автомат, упал на него. Снег, как губка, впитывал льющуюся из страшной раны горячую, дымящуюся кровь…
Наше положение стало критическим. Фельдшер Токарев вырвал из-под Карачарова автомат и, стоя, в упор выпустил во врага все патроны. Я бросился к цепи, скомандовал:
— Встать! За мной, в атаку!..
Закончить команду не смог. Вражеская пуля угодила мне в грудь. Я все видел и понимал, но сразу лишился голоса и точно прирос к земле — мои ноги мне больше не повиновались.
А пепеляевцы подходили все ближе и ближе. До них осталось каких-нибудь двадцать пять — тридцать шагов. Цепь наших красноармейцев со штыками наперевес стояла на месте, может быть, ждала, когда я поведу в атаку. Тогда я вскинул карабин и выстрелил… Эскадроны, как по команде, открыли огонь.
В цепи рядом со мной стоял Кайгородцев. Он взглянул на меня:
— Ты что бледный?
— Ранен. Не говори остальным. Передавай мою команду: «Ложись! Частый огонь, бросай гранаты!»
Кайгородцев стал передавать мои распоряжения.
Сильнее с обеих сторон заговорили винтовки. Глухо хлопали разрывы наших ручных гранат. Они раскидывали снег, и вместе с плевками черного дыма и грязно желтого огня разбрасывали осколки, издавая звук, похожий на звон разбитого оконного стекла.
Белые тоже забросали нас японскими гранатами, но те не разрывались. Одному нашему бойцу такая граната угодила в голову. Он отделался громадной шишкой, покрутил головой, от души выругался. Потом даже улыбнулся:
— Однако хорошо. Японцы держат нейтралитет, — и бросил гранату обратно.
Петров к тому времени устранил задержку у «кольта» и в упор бил по белым.
И цепи пепеляевцев дрогнули, не выдержали. Вначале медленно стали пятиться назад, а потом в беспорядке побежали к опушке. Все три наших эскадрона с криком «ура» бросились вперед.
— Стой, куда торопитесь? Успеете к теще на блины!.. — в азарте кричали бойцы.
Первый эскадрон продолжал преследование. Пепеляевцы не оказывали сопротивления и поспешно уходили в тайгу. Второй и третий эскадроны переменили направление атаки и ударили в левый фланг белым, обстреливавшим батальон. Те также стали отступать. Отряд и одна рота из батальона преследовали противника больше версты, после чего стали возвращаться к своим юртам.
Я пришел раньше и, зайдя в юрту, потерял сознание. Когда пришел в себя, то уже лежал на той самой скамье, на которой провел ночь перед боем.
В сегодняшнем бою эскадроны потеряли одиннадцать человек убитыми и пятнадцать ранеными. Потери батальона составили тридцать человек убитыми и семнадцать ранеными.
Противник на месте боя оставил сорок девять человек убитыми, из них больше двадцати офицеров, и двух ранеными. Позднее, захватив донесение генерала Вишневского Пепеляеву, мы узнали, что потери белых составили сто десять человек.
Такой неожиданный исход боя заставил Вишневского отказаться от повторной атаки и временно отойти по амгинской дороге к селению Табалах (Олений луг). Преследовать его, чтобы окончательно разгромить, мы не могли из-за усталости бойцов и из-за значительных потерь командного состава. Кроме меня, из строя выбыли два командира эскадрона, два командира роты и несколько командиров взвода. Дмитриев появился только после боя. Понятно, что он не мог пользоваться необходимым в такой момент авторитетом.
Отряд остался на старом месте. Выставили караулы, потом начали стаскивать во двор всех убитых, как своих, так и пепеляевцев.
Над тайгой еще плавал разорванными клочьями туман. Из-за горы выглянуло солнце и озарило снежные вершины дальних гор. Потянуло свежим ветерком, холод забирался под шинели и полушубки часовых, заставляя красноармейцев ежиться и похлопывать руками. В юртах загорелись потухшие было камельки, из труб снова повалил густой дым. По-прежнему была невозмутима величавая тайга, и, если бы не трупы людей и животных во дворе, не кровь на снегу да стоны раненых, можно было подумать, что ничего и не произошло.