«Вы окружены со всех сторон сибирской добровольческой дружиной и повстанческими отрядами. Сопротивление бесполезно. Во избежание напрасного кровопролития, исключительно в интересах сохранения жизни красноармейцев, предлагаю сдаться. Гарантирую жизнь всем красноармейцам, командирам и коммунистам. Окончательный ответ должен быть к двенадцати часам дня».
Это предложение Пепеляева зачитали всему отряду. Бойцы ответили криками возмущения. Настроение у всех было бодрое, все готовы были драться до последнего патрона.
Прежде чем ответить Пепеляеву отказом, я все же решил сам осмотреть наши окопы и определить их пригодность. На меня накинули доху, два красноармейца помогли выйти во двор. Беглый осмотр нашей крепости показал, что она совсем не так надежна. Окопы защищают только от фронтального огня, но открыты для обстрела с флангов и тыла. Их необходимо перестроить.
А срок ответа приближается, до 12 часов выполнить нужные работы не удастся. Чтобы выиграть время, решили пойти на хитрость и написали Пепеляеву ответ следующего содержания:
«Ваше предложение о сдаче вверенного мне отряда получил в 11 часов 15 минут 14 февраля. Ввиду громадной важности вопроса о сдаче целого отряда с оружием в руках лично решить его я не могу. Необходимо сделать общее собрание отряда, на котором и обсудить ваше предложение. Для этого требуется время, каковым мы не располагаем. Прошу продлить срок до 16 часов».
Подписали эту бумагу я, начштаба Дмитриев и военком Кропачев. Для передачи ее выбрали двух человек — комвзвода Алексея Волкова и пулеметчика Пожидаева. Вручили им пакет и палку с привязанным к ней носовым платком.
Парламентеры быстро поднялись на гору, вышли в расположение наших караулов и, отойдя от них шагов триста, встретили заставу белых: взвод с пулеметом, начальником которого был Ренкус. Парламентеров задержали. Подошел офицер и, узнав, в чем дело, предложил обоим завязать глаза.
— Зачем это?
— Чтобы вы не увидели наше расположение и наши силы, — ответил начальник заставы.
Пришлось согласиться, и дальше уже пошли с завязанными глазами, держась за руки двоих провожатых. По дороге пробовали было начать разговор, но пепеляевцы не отвечали.
Только в юрте с парламентеров сняли повязки. За столом они увидели человек пять офицеров — очевидно штаб.
— Кто из вас генерал Пепеляев? — спросил Волков.
— Я, — отозвался чернобородый высокого роста человек, стоявший у потрескивающего камелька. На нем были суконные брюки, оленьи камузы, вязаная красная фуфайка без погон.
Он протянул руку, поздоровался. За ним стали здороваться и все остальные офицеры. Пригласили сесть, стали угощать папиросами. Пепеляев взял пакет. Прочел, подумал.
— А командир у вас партийный? — спросил Пепеляев у Пожидаева.
— Нет, беспартийный.
— Ну вот, сразу видно сознательного человека. А много у вас в отряде коммунистов? — обратился Пепеляев к Волкову.
— А разве это не все равно? — вопросом на вопрос ответил тот.
Пепеляев на минуту задумался. В это время в юрту вошел генерал Вишневский.
Пепеляев подошел к нему, они тихо стали совещаться. Потом Пепеляев громко обратился к офицерам:
— Братья офицеры! Строд просит отсрочки на четыре часа, чтобы на собрании отряда обсудить создавшееся тяжелое для них положение и принять окончательное решение о сдаче в плен. Как вы думаете, можно отсрочить? Я и брат Вишневский полагаем, что можно. Возражений нет?
Начальник штаба полковник Леонов тут же написал ответ и передал Пепеляеву. Тот подписал, потом фамильярно потрепал Волкова по плечу:
— Я рад, что напрасного кровопролития не будет. Если первый бой был неудачен, то только потому, что я выделил мало сил. Теперь же сопротивление бесполезно. Я собрал все силы, и у меня громадный перевес. Если почему-либо ваши командиры не согласятся на сдачу и я поведу наступление, стреляйте в воздух. Помните, я никого не расстреливаю, ваши же товарищи, взятые в плен, добровольно служат в дружине. Кто не захочет служить у меня, тех отпущу в Якутск.
Подал пакет. Парламентеры направились к выходу. Им снова завязали глаза, проводили до заставы и только там разрешили снять повязки.
Ренкус попросил у начальника заставы разрешения поговорить с ребятами.
Офицер разрешил, сам отошел шагов на десять и стал наблюдать за разговаривающими.
— Ну как дела, товарищи? Как там наша братва поживает?
— Ничего, брат Ренкус, живем ничего, ожидаем лучшего.
— Какой черт брат! Волк им брат, а не я.
Офицер поморщился, но смолчал.
— Шея до сих пор болит, так эти братья навернули меня прикладом в Амге. Но и я в долгу не остался, тоже пошерстил. Жалко, что мало нас было, а то бы…
— Прекратите разговоры, Ренкус, а вы, братья, идите, не задерживайтесь, вас там ждут, — не выдержал начальник заставы.
— Ну а ты, Ренкус, что поделываешь?
— Да ничего. Как видите, начальником пулемета у них.
— Что ж, по своим стрелять будешь?
Ренкус покосился глазами в сторону офицера.
— Все монатки они у меня отобрали, последнюю пару белья, а теперь братом называют.
Начальник заставы подошел к разговаривающим и категорически предложил нашим парламентерам продолжать свой путь.
Прощаясь, старые друзья расцеловались, и Волков с Пожидаевым быстро зашагали к своим, а коренастая фигура Ренкуса сразу как-то сгорбилась и осела, придавленная тяжестью пережитого и надвигающегося.
Потом Ренкус энергично встряхнул головой и закричал вслед уходящим:
— Передайте от меня привет всем вашим! Скажите, чтоб не сдавались и хорошенько наклали нашим!
Офицер злобно прикрикнул на Ренкуса.
Получив ответ Пепеляева, я пробежал его глазами. Генерал писал: