Полковнику Драгомирецкому днем и ночью подвозить кизяк по указанию полковника Александрова.
Работы должны вестись быстро, неутомимо, дабы в два — три дня сблизиться с противником на 100 шагов.
Особое наблюдение за работами возлагаю на полковника Рейнгарда, которому ежедневно доносить мне о результатах работ.
Начальникам частей внушить добровольцам, что нам во что бы то ни стало необходимо разбить противника в кратчайший срок, от этого зависит все наше движение, и я жду от каждого добровольца неутомимой энергии».
НОВЫЕ ОПАСНОСТИ
Бесконечно долго тянутся дни. Противник все время, с небольшими перерывами, ведет ружейный и пулеметный огонь. Посвистывают пули. Нет-нет да и вползет в юрту еще один раненый боец. Отдыхающие в юрте красноармейцы лежат, только некоторые, махнув на все рукой, не обращая внимания на пощелкивание пуль, сидят.
— Э-эх, покурить бы. Ну и дела. Хоть бы окурок найти, разок затянуться.
— Поищи получше, может, и найдешь. Пятый раз все в одном кармане шаришь, а про левый карман забыл, что ли?
— Дыра там вместо кармана. Я его вырвал со злости.
Два дня подряд пепеляевцы ведут по окопам концентрированный пулеметный огонь. К вечеру третьего дня наши окопы разрушены в нескольких местах, в особенности около пулеметов. Разрушены и сами пулеметные гнезда.
Начальник обороны Жолнин доложил штабу, что в наших окопах образовались разрывы. Часть бойцов уже не имеет прикрытий, и если завтра белые продолжат такой же огонь, то наше дело будет совсем плохо.
Нужно было как-то восстановить укрытие. Но чем? Никакого материала у нас нет.
Спрашиваю у Жолнина:
— Сколько во дворе имеется убитых?
— Наших человек пятьдесят. А с белыми больше ста будет.
Выручили мертвые. Мы решили из трупов убитых построить баррикады. Но для этого пришлось ждать ночи.
Вечером пепеляевцы злорадно кричат:
— Скоро вы останетесь без окопов. Скоро вам конец. Лучше сдавайтесь, пока целы!
Из глубины хотона доносятся стоны. Раненые все время просят пить. Им не хватает двух кружек воды на сутки.
— Нет снегу, весь вышел. Подождите до вечера.
— Пожалуйста, товарищ, хоть глоток, хоть немного снегу.
Санитар не выдержал, выполз из юрты и через полчаса притащил мешок снега. Десятки рук жадно потянулись к нему.
— Нет, подождите. Вскипячу самовар.
— Скорее, скорее пить…
Наконец самовар готов. Разливают по кружкам. Принесли и мне с полчашки. Отхлебнул глоток, почему-то кажется, что вода пахнет трупом. Спрашиваю санитара, где он взял этот снег. Оказывается, снег был под убитыми, пропитался кровью. Справляюсь у фельдшера, можно ли такую воду давать раненым.
— Можно. Все бактерии убиты кипячением.
Я пить такой чай не мог. Меня даже чуть не стошнило. А остальные пили, и ничего. Жажда мучит — была бы вода.
Дежурный фельдшер обходит раненых, справляется о самочувствии, спрашивает, не промокла ли повязка. Наклонится над одним, посмотрит другого…
Цокнула в стену хотона и упала где-то у порога одинокая пуля. Фельдшер лег наземь. Но больше не стреляют.
— Повязка свалилась… Здорово болит, перевяжи, — просит раненый.
Фельдшер подошел и при скудном освещении самодельной лампы — «действующего вулкана», как называли ее красноармейцы, — начал разматывать повязку. Санитар держал раненую ногу красноармейца. Ранение было болезненное — разбита кость. Но раненый, стиснув зубы, молчит. Наконец повязку сняли, начали промывать рану водой.
В это время пепеляевцы дали залп по хотону. Отвратительно щелкая, зашлепали о противоположную стену помещения пули. Санитар убит. Уронил ногу раненого и сам упал на нее, придавил. Раненый дико кричит:
— Ой-ой! А-а-а!
Белые обстреливают хотон. Люди в нем прижались к земле. С большим трудом и риском для жизни стащил фельдшер убитого санитара, освободил ногу раненого. О перевязке нечего и думать. Раненый перестал кричать. Он приподнялся на руках, сел.
— Ложись, укокошат! — кричат ему.
— Не лягу — пусть убьют. Лучше конец сразу, чем такая мука.
Фельдшер уложил его насильно и, не обращая внимания на ругань и просьбы, держал, пока не прекратилась стрельба по хотону. Раненый плакал.
Всю ночь исправляли красноармейцы разрушенные окопы. Подтаскивали замерзшие, обледенелые трупы, примеряли, переворачивали, укладывали рядами, заменяли один труп другим.
— Этот длинный — не подходит. Тащи покороче. Вот бери того — кажется, Федоров…