— Джинкс, ты уже не ребенок, — осторожно начинает Силко, потому что это какая-то неизведанная территория. Предугадывать ее реакции все еще сложно — даже после стольких лет.
— Ага, у детей нет таких охуенных татуировок, — довольно скалится она.
— Я не об этом… Мужчины на тебя смотрят. И если кто-то захочет тебя обидеть, — значительно говорит он, — я надеюсь, что ты оторвешь его голову и принесешь мне, чтобы я повесил ее в «Последней капле» в назидание другим.
От его торжественного тона Джинкс заходится безумным хохотом, а потом уточняет:
— Что если его голову разнесет на ошметки?
— Подойдет какая-нибудь другая часть тела, — сдается Силко.
Возможно, он не образцовый воспитатель. Девчонка растет, как дикий звереныш, делает, что ей вздумается. Шатается по улицам и подрывает тех, кто ей не по нраву. Тех, кто пытается идти против Силко — в этом смысле Джинкс злее бойцовской псины, налетающей на любого, кто посмел задеть ее хозяина. Силко при всем желании не мог бы остановить ее — все равно что пытаться задержать летящий вперед поезд.
Поэтому Джинкс бьет татуировки и сходит с ума, а он позволяет.
Силко отчетливо помнит единственный раз, когда злился на нее по-настоящему. Пару лет назад, когда Джинкс была еще неудержимее, очень юной и злой, он вытаскивал ее из притона, где закидывались «мерцанием». Не как в «Капле», куда она, уж конечно, не пошла бы — там было жутко, как в пещере людоедов, там поселились отчаяние и ярость.
Он помнит, как неумолимо волок Джинкс по улицам Зауна, а она бежала следом на подламывающихся ногах, глядя на него как-то неверяще, растерянно — что он пришел сам, без охраны, что вытащил ее сразу же, даже не успев заорать, а теперь сжимал ее запястье до хруста костей, как будто боялся выпустить. Джинкс ныла и жаловалась, пыталась ссориться, но Силко просто тащил ее дальше. И не мог посмотреть в мутные фиолетовые глаза, покрытые поволокой сумасшествия и наркотика.
Он не может допустить, чтобы Джинкс сгинула. Чтобы утонула в ядовитых водах из ненависти и безумия, когда ее задушит наркотик. Лучше выбрать что-то одно — и Силко всегда шел тропой ненависти и мести. Он мог ей показать…
— Можно я себе заберу? — спрашивает Джинкс, показывая на рубашку. В ней она похожа на привидение, какими их рисуют в книжках для маленьких детей.
— Бери, — легко позволяет Силко.
Невольно вспоминает что-то про «отдать последнюю рубаху» и позабавленно усмехается этой мысли. Наверное, он бы отдал. Это же такая мелочь — рубашка.
Джинкс удивительно бережно подкатывает рукава — и точно думает иначе.
Комментарий к 3; шелк
собственно, шелк на английском будет silk, что почти звучит как Силко, и мне показалось это забавным — как и Джинкс
========== 4; коса ==========
Девчонка с самого начала доставляет проблемы. Силко как раз беседует с кем-то важным — а важность в Зауне определяется тем, сколько жизней ты успел сгубить, а также количеством совершенных на тебя покушений, — когда в кабинет врывается женщина, которую он нанял приглядывать за Джинкс. Гувернантка гневно потрясает окровавленной рукой, кричит что-то про безумие девчонки — и швыряет на стол задаток.
Головорез задумчиво следит за ней, потом переводит смурной взгляд на Силко. Скандальную бабу хочется выволочь прочь из кабинета, да еще приложить разок об стену, чтобы не было столько шума, но Силко только яростно шипит и обещает во всем разобраться. «Семейные трудности», — поясняет он будущему партнеру, сохраняя хладнокровие, сухо цедит сквозь зубы, и тот на удивление понимающе кивает. Оказывается, у него есть дети. Целых три. И он готов перейти под командование Силко взамен за «мерцание» по славной скидке.
Деньги — это то, что Силко сейчас волнует. У него больше обещаний, чем монет.
Потом Силко, разумеется, во всем разбирается — и радуется, что не поручил Джинкс, например, поправившейся Севике: та бы просто размозжила ей затылок за такие фокусы. Гувернантка всего-то хотела причесать растрепанные синие волосы, но Джинкс накинулась на нее, как голодный волчонок, едва кусок мяса не выгрызла. Силко хмыкает. Девчонка выглядит многообещающе.
Той ночью он остается с Джинкс, потому что та просит. Садится в кресло напротив узкой кровати, чтобы она видела, что не одна, чтобы не засыпала с мыслью, что ее все бросили… За окном глубокая ночь; невольно и Силко смаривает дрема.
Он просыпается от страшного, захлебывающегося крика. Так вопят, когда увидели что-то жуткое, и Силко тут же вскакивает, точно кто ударил его по лицу. Кричит Джинкс, но голос не узнать — отчаянный, визгливый. Очередной кошмар? Мысли роятся, и Силко, еще толком не пробудившись, мотает головой, спрашивает:
— Что… что случилось?
Голос спросонья хриплый совсем, дребезжащий, и он сердито кашляет, пытаясь вернуть себе прежний строгий образ. Силко тянется к стоящей рядом керосиновой лампе, спичка быстро чиркает по боку коробка, плюется искрами. Темноту разгоняет неровный бьющийся свет, и во всполохе Силко видит, как Джинкс забивается в угол. Запутавшаяся в одеяле, растрепанная, она в ужасе глядит… на него?
— Все в порядке, — говорит Силко, видя, что она реагирует на голос.
И не может придумать, что еще сказать. Как успокаивают детей?
Он медленно понимает, что могло напугать девчонку: его глаз, пылающий в темноте. Янтарный глаз не закрывался, даже когда Силко беспробудно спал. Он пытается представить, каково было Джинкс проснуться из-за очередного рывка кошмара, сонно обвести взглядом комнату… и увидеть хищно поблескивающие искры, как будто в темноте приготовился для броска какой-то жуткий зверь.
Силко не должен был засыпать, но усталость сморила. В последние дни он не спал — он вообще забыл, когда спал после смерти Вандера. Проще было заниматься чем-нибудь, заставляя себя что-то делать, кому-то писать, с кем-то говорить, оттачивая мастерство переговоров, состоящих из одних угроз. Силко чувствует себя старым и больным — и неудивительно, что сон его догоняет.
Он садится на край кровати, что-то говорит. Слова не важны, просто нужен голос — разумный, успокаивающий. Силко хорошо умеет притворяться, поэтому выбирает для Джинкс самый мягкий тон, на который способен. Девчонка понемногу перестает дрожать.
Она подтягивается ближе, под бок. Силко неумело проводит по спутанным волосам — и отстраненно думает, что они и правда выглядят, как какое-то птичье гнездо. Ненадолго встав, он находит в ящике стола старый деревянный гребень; один зубец с краю отломан, но это ничего, не страшно… Ночью все кажется каким-то рассеянным и успокаивающим. Свет от керосинки, сам Силко, его осторожные движения, когда он начинает распутывать волосы Джинкс.
Та не бросается на него с воплями, а тихо плачет, пока Силко ее расчесывает.
Потом он узнает, что раньше Джинкс стригла и причесывала сестра. Говорит о Вай она с трудом, будто не хочет вспоминать — или потому что верткие мысли от нее ускользают, и Джинкс яростно трясет головой, путается в словах, начинает заламывать пальцы. Силко обрывает рассказ — ему и так все ясно. Хотя он цинично думает, что эта Вай была не так уж хороша в стрижке, потому что нахохлившаяся Джинкс выглядит странно с этой неровной, клочковатой прической везде разной длины.
— Почему у тебя глаз не закрывается, когда ты спишь? — спрашивает Джинкс, и это ощущается верно: правда за правду.
— Лицевые нервы повреждены, — честно говорил Силко, с досадой думая, что ребенок, наверное, ничего не поймет.
Он пытается улыбнуться; не обычной своей мерзкой полуухмылкой, которую он приберегает для врагов и обреченных на смерть людей. Широко, обычно улыбнуться, чтобы Джинкс увидела, как перекособочится лицо: одержимо скалящаяся человеческая половина и безучастная и мрачная — чудовищная. Но Джинкс тихо хихикает, как будто видит что-то забавное, и Силко забывает, что хотел сказать.