«Значит, связник провалился, — думал Сметанин. — Не предупредил — значит, хана тому связнику».
Страх пришел к Володьке чуточку позднее. К тому времени немцы куда-то неожиданно подевались, видимо, каким-то образом потеряли его в ночной суматошной перепалке, совсем в другую сторону устремились, по ложному следу, а возможно, и настоящие следы обнаружили, что, конечно, было хуже всего. Лучше, если б они имели дело только с ним, хотя если начистоту, он и так уже порядочно насолил им, устроив весь этот шум-тарарам, вызвав такую неразбериху, что и самому не понять, где и что сейчас происходит; во всяком случае, стрельба теперь гремела в разных концах деревни, перекатываясь волнами от окраины к центру и обратно. Судя по количеству выстрелов, гарнизон в деревне стоял немалый, и просто нужно быть олухом и простофилей, чтобы ничего подозрительного не приметить, когда они столько времени высматривали тайком из леса. Особенно часто бухали из винтовок где-то на задах деревни, кажется, среди тополей над ручьем, откуда недавно разведчики подступали к деревне. Значит, фрицы уже обошли его с тыла и стерегут на выходе, так что тем путем обратно не выйти, как раз нарвешься там на пулю, что никоим образом, конечно, не устраивало его — надо было что-то другое придумывать.
С автоматом наизготовку он лежал у плетня за сугробом, мучительно соображая, как же быть. То, что его на время потеряли из виду, безусловно, на руку ему — дает право выбора действий, каких от него никто не ожидает, тем более что он и сам пока еще не знал, какими эти действия будут. Все дальнейшее зависит исключительно от его расторопности и предприимчивости. Чем неожиданнее он проявит себя, тем больше у него шансов вырваться невредимым, хотя никогда до конца не известно, что лучше, а что хуже в том или ином случае, где выгоднее; по-всякому все может обернуться: иной раз удачей, а когда и неминуемой гибелью. Так что думай не думай, а чему быть, того не миновать, лишь бы мало-мальскую пользу извлечь при этом. Потому-то он и колебался, не зная, как поступить: то ли еще немного пообождать и попытаться натворить что-либо в деревне, то ли улепетывать немедля, покуда фрицы не очухались и окончательно не прижучили его здесь. В любом случае баш на баш выходит, надо на что-то решаться.
Но тут стрельба, до сих пор оглушавшая и возбуждавшая его, внезапно оборвалась, ненадолго повсеместно установилось затишье, в котором как-то запоздало прозвучали подряд два винтовочных выстрела, совсем поблизости и опять позади, отчего ему сразу стало не по себе; наступившая неизвестно по какой причине тишина мешала сосредоточиться и принять наилучшее в его положении решение, тем самым ставя под сомнение всю полученную до этого выгоду и удачливость.
Непривычно и неловко было лежать, ничего не делая, и ловить настороженным ухом те звуки, на которые раньше, в пылу боя, не обращал внимания. Оказывается, по всей деревне, там и сям, беспрерывно взахлеб лаяли собаки, слышалось поскрипывание открываемых ворот, какие-то хлопки, неясные оклики, мелькали слабые огоньки в замороженных окнах изб, некоторые тотчас же гасли. Только за темным садом, под-нимавшимея в горку от той балки, где укрывался теперь Володька, как будто бы высоко над землей, прямо в небе, в два ряда, один над другим широко светился желтыми тусклыми окнами бывший поповский особняк, в котором, по всем приметам, должно быть, размещался штаб гарнизона. Оттуда, из-за раскидистых корявых яблонь, неслось диковато-хриплое завывание: с лязганьем гремело железо по проволоке, чей-то явно взбесившийся пес метался во дворе, пытаясь сорваться с цепи. А потом там ударил выстрел — все смолкло. Но через секунду-другую темнота опять всколыхнулась озлобленным собачьим лаем, перекидывавшимся со двора на двор. И вдруг где-то недалеко в проулке, вроде за плетнем в саду, куда в начале боя Сметанин метнул гранату, раздался человеческий стон. Скорее даже это не стон был, а какое-то бормотание, жалобное, болезненное, похожее на всхлипы, будто скулила побитая собака, — и слышать это было тягостно.
«Раненый, что ли?» — встрепенулся Володька и, упираясь локтями в снег, передвинулся чуть в сторону.
«Вот так бы и меня могли», — с неожиданным удивлением подумал Сметанин. Он нисколько не сочувствовал этому чужому, наверное, ненавистному ему человеку, который мучился сейчас там в саду, но и не сожалел, что не прикончил его сразу, просто мысленно перенес все это на самого себя. Его не испугало, что он мог оказаться точно в таком же состоянии; он привык к разным смертям, во всяком случае, ему казалось, что привык. Но то, что его могло и не быть уже сейчас, дало вдруг мыслям новый поворот, и он внутренне содрогнулся, представив, как солдат, разрядив в него автомат, добив его трясущейся от злобы очередью, поспешно перешагивает через мертвое тело. А потом все они, кто пройдет мимо, побегут, устремятся толпой в поле, куда только что ушли Володькины товарищи.