— Все, дебаты окончены, некогда дольше рассусоливать, Три дня до Десны вам хватит… И обратно столько же… Через неделю жду обратно, места встречи известны. Действовать сообразно обстановке. Сильно надеюсь на вас, ребята…
Все тоже поднялись, надели вещмешки. Комиссар, оглядев землянку, стал снимать с простенка наклеенный на картонку портрет Сталина, спрятал его себе на грудь под полушубок. Тут же, в простенке над нарами, висела обшитая мешковиной гитара. Кириллов тронул через дерюжку струны рукой — они звякнули глухо. Обернулся к комиссару:
— Сохраните гитару, а?
— Сохраним, сохраним.
— Я бы с собой ее взял, да куда?..
Действительно — куда? Неизвестность ожидала всех: и тех, кто оставался с бригадой и должен был с боями прорываться из окружения, и небольшую группу, которая отправлялась в далекий путь через местность, занятую карателями, искать отряд Васина.
Еще осенью, сразу после побега, Чижов пытался пробраться в родную деревню, но так и не смог, потому что на всем пути, особенно за линией железной дороги Брянск — Почеп, чуть ли не в каждой деревне стояли гарнизоны гитлеровцев. Был тогда Чижов один, без каких-либо документов и оружия, пришлось ему повернуть назад, ближе к Клетне, в леса податься. Теперь же с ним были товарищи, в руках автоматы, за поясом гранаты, можно было не пугаться каждого куста в поле. Но чем дальше они продвигались, тем больше забот возникало и по-прежнему хорониться нужно было, чтобы не привлекать к себе внимания, то и дело меняли скрытно направление, лишь бы обойти стороной подозрительные места.
Всю дорогу Чижов о родителях думал. Он уже давно не был дома, с самой финской, и совершенно не знал, что с ними сталось теперь. Они и тогда-то, как он заезжал в последний раз, выглядели плохонько: отец старенький, прихварывал, а с матерью и того хуже, совсем ослепла; стебануло ее по глазам хлебным колоском, когда жала пшеницу, вот и ослепла; при прощании слезинки медленно выкатывались из незрячих, словно бы пустых, ее глаз.
Незадолго до начала войны была возможность побывать в Заречье и увидеться — полк, в котором служил Чижов, переводили к южной границе. Он было уже и у начальства своего отпросился сойти на ближней станции, чтобы домой на сутки заехать, да в последнюю минуту передумал. Писали ему, что бывшая его жена возвратилась в деревню с новым мужем, вот и не захотел бередить душевную рану, по-видимому, все еще любил ее в то время. Сейчас-то, после всего пережитого, редко когда вспоминал о ней, считая ее чуть ли не предательницей; стала она для него просто-напросто отрезанным ломтем. А вот тогда из-за нее так и не побывал дома, о чем потом жалел часто. Потому-то столько мыслей и вызывало в нем приближение к родным местам, аж невтерпеж сделалось.
К Заречью подошли в сумерках и, наверное, около часа высматривали издали деревню, скрываясь в перелеске. Ничего подозрительного не обнаружили: в деревне было тихо, пусто, даже собаки почти не взлаивали, похоже, там не то что полицейских, но и жителей никаких нет. Однако это как раз больше всего и настораживало. Уже полностью стемнело, вскоре могла показаться луна, самое время выходить на встречу со связным, а командир почему-то все медлил. Сметанин первый стал понемногу терять терпение. По его мнению, будь в деревне фашисты, наверняка бы чем-нибудь выдали себя, не может быть иначе. Полицаи, когда их куча, обязательно подымут шум-тарарам, затеют гулянку. А если их там парочка-другая, то замрут, тише воды, ниже травы, ночью в мороз никого и на двор не выманишь, станут они морозиться, как же, нашли дураков.
Чижов был согласен с Володькой. Обидно было ему, подобно бездомному бродяжному псу, скрытно выглядывать из леса, не смея войти в родную деревню. Он пристально, с жадностью вглядывался в темноту. При спуске к речке, в бывшем помещичьем саду, различались старые корявые яблони. Дальше вдоль речки, заваленной сейчас снегом, темной гривкой вздымались тополя, тоже старые, посаженные еще при помещике, больше тополей в этих местах не водилось. А выше на пригорке, за краснотальниками и новыми садами, должен стоять двухэтажный дом с мансардой; когда-то в нем жил поп, в последнее же время там размещались сельсовет и колхозная контора. Неподалеку от этой конторы, на самом взгорье, на кривой улочке, прикорнула родительская изба, куда неизвестно когда и как можно попасть и неизвестно кого он там застанет еще.
Время шло, подмораживало. Так или иначе, стоят в деревне немцы или не стоят, а надо было решаться. И чем раньше провернуть дело, до появления луны, тем лучше. Хорошо, хоть небо мглистое, нисколько еще не прояснило, похоже, к непогоде.