Тут, в школе, все по-прежнему. Входят учителя, встают ученики. Вызывают к доске, ставят оценки. Все как раньше. Хотя Сергей думал: с гибелью летчика что-то изменится. Взрыв в лесу слышали все. Он до сих пор не может опомниться от него. Закроет глаза - и сразу же в ушах толчки от того взрыва. Погиб человек, а все живут так, будто ничего не произошло. Будто нет ничего на свете важнее выученного к сроку урока. Никто из учителей не сказал о погибшем летчике, о том, что случилось в их лесу. Быть может, учителя считают, что им, ученикам, не следует рассказывать о таких страшных вещах. Быть может, учителя сознательно оберегают их от всех жестокостей жизни? Но ведь нет одной отдельной жизни для взрослых, другой для них - ребят. Жизнь на всех одна. Разница лишь в том, что каждый по-своему воспринимает то, что случается в этой жизни.
Когда Сергей вошел в класс и увидел толпившихся у парты Баранова ребят, он сразу понял: часы при Баранове. Баранов, как и ожидал Сергей, хвастал часами. "Ничего, недолго осталось", - подумал с веселой злостью Сергей.
- Слышь, Малец! - крикнул Баранов, поднимая над головой часы. Ходят. Вот это часики! Железно! Я их на пол кинул - прочность проверить. Хоть бы что!
Сергею даже стало жарко от такого признания. Ну и зараза этот Баранов! Он был готов броситься в бой. Но делать это сейчас было, по крайней мере, глупо. Он бы наверняка потерпел поражение. Нужно выждать, когда Баранов забудется, надо застать его врасплох. Такая минута должна выдаться. И нужно ее не упустить. Сергей равнодушно, не подавая вида, прошел мимо Баранова к вешалке, разделся, вернулся на свое место. Открыл сумку, вытащил все, что требуется к уроку, и сосредоточенно стал смотреть на классную доску.
- Эй, Малец! - кричал Баранов, пытаясь, видимо, раззадорить его, но Сергей делал вид, что не слышит.
Вошла Шумилина. В классе стихло. Она стала листать страницы журнала, и вслед за шорохом страниц по партам покатился шумок.
Сергей к уроку не готовился. И подними его Шумилина сейчас, он ничего бы не ответил. Это была бы вторая двойка после той, за нерешенную задачку. Правда, там, в тетрадке, Шумилина поставила во всю страницу знак вопроса, но он, этот вопрос, так ясно, отчетливо напоминал двойку, что Сергей его иначе и не воспринимал.
С ним подобного не случалось. Особенно по математике... Он понимал, что ему, как будущему летчику, надо знать математику. Поэтому у него по математике и тройка была редкостью. А тут две двойки подряд. Но странное дело, теперь ему безразлично, какая оценка стоит в журнале против его фамилии.
Может быть, этот взрыв в лесу, гибель летчика заставили его изменить прежней мечте? Нагнали на него страху? И то, что когда-то представлялось главным, отошло на задний план? Он не раздумал стать летчиком. Он непременно станет им. Просто сейчас ему трудно. Как никогда! И не с кем посоветоваться! Шумилина пыталась вызвать его на откровенность, но разве расскажешь ей все. Если бы даже захотел, не смог... Откровенным можно быть с ровесником, может быть, даже с человеком старше тебя. Но с учителем...
Между учителем и учеником разница не только в летах. И Сергей это чувствовал.
Парта Баранова была сзади, через три от него, и Сергей обостренно прислушивался ко всему, что там происходило. А там, без сомнения, что-то творилось.
- Баранов, не отвлекайся, - напомнила Шумилина.
И через какое-то время снова:
- Баранов, не мешай соседу.
Сергей покосился через плечо. Баранов возился под партой. "Наверняка в часах ковыряется", - подумал Сергей, холодея при этой мысли. Что это так, свидетельствовал и звук, который бывает, когда стараются открыть крышку часов и это не удается - лезвие то и дело соскакивает. Вот он, самый подходящий момент! Пожалуй, лучшего не будет. Он поднял руку. Это было не совсем кстати. Шумилина как раз взялась объяснять новое правило. Она вначале сделала вид, что не замечает его руки, затем спросила:
- Что ты хочешь, Сережа?
В голосе ее послышалось удивление и досада.
- Можно выйти? - сказал Сергей.
Поскольку Шумилина отозвалась не сразу, словно бы раздумывая, разрешить ли ему выйти из класса, Сергей забеспокоился. Ему показалось, что Шумилина догадывается о его намерении, о том, что он задумал. Щеки и лоб у него начали гореть, словно бы его поймали с поличным.
- Ну что же, выйди, - неохотно разрешила Шумилина, - хотя тебе как раз надо бы послушать.
Сергей, стараясь не выдать себя, стараясь быть спокойным, пошел к задней парте, к старой, рассохшейся вешалке, густо увешанной фуфайками и пальто. Шумилина продолжала объяснять. Сергей же неслышно стал натягивать фуфайку. Разве раньше, когда ему требовалось выскочить по нужде во двор, стал бы одеваться Сергей? Никогда! Пулей в одной рубашке через двор. Но тут был другой случай! Баранов, ничего не подозревая, и впрямь ковырялся ножиком в часах. Ножик соскочил, острием впился в указательный палец, и Баранов зло засосал его. Вот он, момент! Сергей сделал быстрый шаг к Баранову. Левой рукой захлестнул горло, правой рванул часы. Баранов никак не ожидал такого. Он захрипел, засипел, закашлялся. Но Сергею некогда было разбираться с Барановым. Он крепко сжал в кулаке часы. Теперь уже никто никакой силой не мог вырвать их. Он бросился из класса, оставив в полной растерянности бедную Шумилину.
XII
Учительская в сумерках. У матери Сергея Мальцева такое ощущение, что она и не покидала эту учительскую с того самого раза, как ее вызвали сюда. Ее приходу не удивились, встретили как старую знакомую.
- Знаете, что ваш сын сегодня отмочил? - Шумилина отодвигает в сторону подальше от себя непроверенную тетрадку, удобнее располагает локти на столе.
Мать Сергея пока не знает, что бы мог отмочить ее сын, но заранее вздыхает. Вопрос учительницы явно не сулит ничего хорошего.
- Как вам нравится, - говорит Шумилина, - набросился на самого сильного ученика в классе и чуть было не задушил его...
Матери Сергея становится плохо. Она и хочет спросить, как же это случилось, да не может. Дыхание перехватило.
- И понимаете, - волнуется Шумилина, - все из-за каких-то часов.
Мальцева сейчас плохо соображает, о каких часах ведет разговор Шумилина. Часы? Но откуда они? Где их мог взять Сергей? Украл? Неужели и такой позор предстоит ей пережить. Вот что значит воспитывать парня без отца. Был бы отец...
Шумилина молчит, ждет, что скажет Мальцева. А ей и сказать нечего. Видит, чувствует, что творится с парнем неладное, а как помочь, не знает. И она, как на духу, признается учительнице, на одну ее и осталась сейчас вся надежда.
- Прямо бедную головушку снял. Разве ж таким хотела его вырастить? Хоть делать что, подскажите, Анна Ванна. Сил моих больше нет. Верите?
Шумилина сухо откашливается в кулачок. От нее ждут совета. А что она, собственно, может сказать? Все как-то раньше было привычнее и проще в ее отношениях с учениками. Она, кажется, неплохо понимала их. Или, быть может, ей только так казалось? По крайней мере, она знала, как быть в том или ином случае. Но что делать с Сергеем Мальцевым?
Мать Сергея по-своему истолковывает молчание Шумилиной. И спешит с выводом:
- Разве что отлупить как следует? Может, это подействует.
- Ну что вы, - противится Шумилина.
Своих детей у учительницы нет, и она не сторонница телесного наказания.
- Отлуплю, - угрюмо, как о решенном, обещает мать Сергея, - как только домой заявится - отлуплю.