- А вы воевали? - спросил Сергей.
- Воевал, - ответил капитан, придвигая к себе Сергея.
- Мой отец тоже воевал. Он был летчиком. Он погиб на войне, - сказал Сергей, может быть впервые осознав весь горький смысл этих слов.
- А ты кем будешь?
- Летчиком!
- Не боишься? - Офицер прижал к себе Сережку.
- Нет!
- Правильно! Трусам в небе делать нечего. Небо не для них.
Вездеходы, обшаривая яркими фарами стены крайних домов, уже входили в поселок.
- Смотри, как бы дом твой не проехать, - встревожился капитан.
При напоминании о доме ему вдруг стало не по себе. Мать, должно быть, в поисках его весь поселок пробежала взад-вперед и всякое передумала... И уж конечно, только он заявится, она его отлупит. Но Сергей уже заранее прощал мать. Она ведь совсем не злая. Побьет его и сама поплачет.
IV
Ему совсем не хочется идти в школу. И он идет сознательно медленно. Так, чтобы опоздать к уроку. Тем более первый у них алгебра, и ему не хотелось бы объясняться с Шумилиной из-за вчерашнего, из-за сорванного по его вине урока. Но объясняться, должно быть, придется. Ну и пусть! Теперь ему все равно... Летчика нет. Самое обидное - все вокруг так, как будто бы ничего не произошло, не случилось. Все как всегда. Так же бегают по улицам люди, ходят поезда, идут уроки. Какая-то сплошная глупость.
Сосед Беляков, отец Иринки из их класса, зашедший вчера вечером попытать у Сергея, что он увидел там, в лесу, сказал:
- Был человек - и нет. Дерево срубят, так хоть пень какой-то остается, а тут? Эх!
Сжалось все в Сергее при этих словах. Пустынно стало на душе. Он хотел возразить соседу, крикнуть, что не так это. Не так. Но в том и дело, что все так, как говорил сосед...
Вот и школа, старая, начавшая проседать. Правда, новые рамы и крыша оцинкованная, ярко блестящая под солнцем, молодят ее. Но все равно видно, как стара их школа.
В коридоре Сергей натыкается на тетю Фросю, которая хозяйничает с тряпкой вокруг титана.
Тетя Фрося опускает тряпку в помойное ведро и, с трудом разогнувшись, отирает тыльной стороной ладони мокрый лоб.
- Что, милок, прохлаждаешься? А я мамку твою только встретила. Тебе, неслуху, побегла промышлять. А ты, знать, отдыхать надумал. Ну да ничего, мы тебе сейчас дело найдем. Ну-ка, подсоби мне водички привезть.
Тетя Фрося резво подхватывает пустой алюминиевый бак и, прижав его к пухлому животу, торжественно несет к санкам.
- Ну, поехали, все одно тебе шлындать.
Сергей нехотя берет веревку и сердито тянет на себя.
Санки подбивают под пятки, крышка на баке подпрыгивает.
- Полегоньку, не так шибко, - поучает, ковыляя сзади, тетя Фрося, нам с тобой спешить некуда.
Дорога к колонке идет слегка под горку, и санки то и дело забегают вперед. Сергей ногой поправляет их, косясь тем временем по сторонам. Из учительской его уже, конечно, заметили. Но в учительскую его все равно вызовут.
Сейчас бы с матерью не встретиться. Тетя Фрося сказала, что мать в магазин пошла. Должно быть, за хлебом. За другим она в магазин редко когда ходит. За сахаром разве что? Да за маслом подсолнечным?
Сергей перебрасывает веревку на пустой гулкий бак и пускает санки вниз по дороге.
- Смотри не разбей, - слышится вслед.
Колонка вся обмерзла, оплыла льдом. Тяжелое, чугунное тело колонки мутно просвечивает сквозь наросты. Ручка пристыла, подается с трудом, приходится повиснуть, обрушить на нее весь свой вес. Внутри колонки хряскает, и затем сразу, с шумом в бак под большим напором бьет ледяная вода. Брызги яростно летят во все стороны. Но больше всего метят в лицо.
Подходит тетя Фрося, становится рядом. Разглядывает Сережку, его длинную худющую шею, острое лицо. И опять вздыхает, думая: несладко, однако, живется Марии без мужика. Вздыхая и жалея вдову, она заодно и себя и ребят своих жалеет, которые, как и Мариин парень, без отца. Он у них тоже на войне погиб.
Сергею нет дела до переживаний тети Фроси. Повиснув на колонке, разглядывает тем временем небо, старается найти хотя бы один след от реактивного самолета. Но небо чисто, прозрачно. Когда Сергей подолгу смотрит на небо, у него внутри как бы потихоньку начинает наигрывать музыка, будто кто-то попеременно заводит одну и ту же хорошую пластинку. Но сегодня музыка эта молчит. Он даже не может вспомнить прежний мотив. Вряд ли они прилетят сегодня.
Самолеты обычно начинают летать над их школой по утрам, после первого урока. К обеду уже все небо над школой разрисовано, исполосовано вдоль и поперек.
На переменах ребята носятся по школьному двору вдоль забора, мимо уборной, откинув по-ласточьи крылья, подражая самолетам, посвистывая, как они. Но так резвится малышня. Те, что постарше, крутятся возле Юрки Должикова или кого-либо из аэроклубовцев, которые, поглядывая в небо, небрежно поясняют, что там выделывает самолет. Иммельман, разворот на горке, бочку или штопор. Аэроклубовцы, конечно, задавашные, кроме Юрки Должикова, но все равно их любят. Потому что они смелые ребята. Они не как все. Они - другие. А зазнайство их пройдет. Они будут летчиками. И почему им не задаваться, не гордиться этим?
- Будя, будя! - кричит тетя Фрося, прикрывая крышкой бак, через край которого уже хлынула вода. - Валенки, смотри, замочил.
Сергей снова впрягается в санки. Полозья примерзли, приходится дернуть посильней. Вода шумно бьет, толкается о крышку.
"Вообще, конечно, летчик должен быть крепким и сильным", - думает Сергей, катя санки. Вот у них ребята спорят, что для летчика главное сердце или голова. А он, например, думает так: для летчика и то и другое главное.
Например, Сергей сейчас все время тренирует себя. Он уже запросто пробегает четырнадцать кругов на школьном стадионе, а в каждом том круге четыреста метров. Так что сердце у него крепкое. Он и голову свою тренирует. Он дольше всех ребят может висеть вниз головой на гимнастической лестнице. И хоть бы что. Правда, на медкомиссии к нему могут придраться из-за шрама на голове. Хотя он, может, еще и разойдется. До комиссии целых пять лет. А вообще, у Юрки Должикова надо насчет медкомиссии разузнать. Он, говорят, несколько раз ее проходил. Его тоже поначалу забраковать хотели, тоже придрались к чему-то. Но он доказал свое. Да и кому, как не ему, учиться в аэроклубе. Вот уж кто действительно смелый человек. Ночью один на карьере купается и ныряет. В прошлом году нужно было на заводской трубе громоотвод поставить, директор кирпичного завода пятьсот рублей давал тому, кто возьмется. Из взрослых никто не согласился. Страшно, труба качается, а Юрка Должиков полез. Установил громоотвод, уселся там верхом на трубу, ногу на ногу забросил и как ни в чем не бывало сидит. Снизу ему кричат, чтобы слезал, а он сидит себе, весело перебрехивается со всеми.
- Ну, спасибочка тебе, - говорит тетя Фрося, когда он помогает стащить с салазок холодный бак и водворить его на табурет. - Ты что же, баклуши бить али в класс зайдешь?
- Не знаю, - отзывается нехотя Сергей.
- От лиходей, - всплескивает руками тетя Фрося. - Мать его в школу проводила. А он с бабкой воду возит. На кой ляд такое учение. Разве за тем тебя мать в школу проводила, чтобы ты пороги околачивал?
Тетя Фрося берет в руки литой медный звонок, исписанный по боку старыми буквами, задирает голову к ходикам, соображая, сколько там минут до перемены.
Перемена сейчас не радует Сергея. Он представляет, как кончится урок и по школьному двору как ни в чем не бывало начнут гонять ребята. Как можно так? Он еще и сам не знает, против чего восстает его душа. Но чувствует, случившееся вчера в лесу должно что-то изменить в их жизни.
Сергей заходит за угол школы. Хотя на улице холодно и тянет ветерком, здесь тихо и слышно, как пригревает солнышко. От штукатурки поднимается легкий пар. Сергей опускается спиной вдоль стенки, присаживается на завалинку и поднимает голову к небу. Пристально осматривает. Странная и шальная мысль осеняет его. Заиметь бы крылья, как у птицы, улететь навсегда в небо и жить там, жить, не зная обид и горя. Но лес, его темная долгая стена по горизонту как бы обрезает его сладкие видения, и он снова вспоминает летчика. Как хоть звали его? Каким он был? Ведь он, по сути, ничего не знает о нем. И быть может, никогда не узнает. Сергею становится горько от этой мысли. Он начинает думать, что все могло быть иначе. Они могли бы встретиться. Сергей отдал бы сейчас многое, все, что у него есть, все, что может быть в дальнейшем, за то, чтобы летчик остался в живых...