В тот вечер мы не могли решиться остаться ночевать на берегу. Но мы были путешественниками, людьми, приплывшими издалека в поисках приключений, ретироваться при первом же знаке надвигающегося волнения было бы в высшей степени непоследовательно, и вместо этого мы отправили людей на судно за нашими револьверами. Не забывайте о таахауку, мистере Рике, мистере Осборне, а миссис Стивенсон училась обращаться с оружием на людной дороге — стреляла по бутылкам к восторгу туземцев. Капитан Рейд остался на берегу, чтобы в случае чего быть рядом, и мы улеглись спать в обычное время, приятно взволнованные дневными событиями. Ночь была великолепной, тишина очаровательной, однако, когда я лежал в гамаке, глядя на яркий свет луны и неподвижные пальмы, мне не давала покоя отвратительная картина двух сцепившихся во враждебных объятиях женщин, одетой и раздетой. Причиненный вред, пожалуй, был небольшим, но я смотрел бы на смерть и резню с меньшим отвращением. Возврат к этому примитивному оружию, зрелище человеческого зверства, дикости потрясли меня глубже, чем подсчет военных жертв. В нашей стране, в нашей истории есть вещи, о которых приятно забыть. Преступления, болезни, смерть — явления обыденные, воображение принимает их с готовностью. Но интуитивно отвергает то, что вызывает образ наших собратьев в наихудших чертах, скотских, мерзких, живущих, как придется, волосатых мужчин с волосатыми женщинами в древних пещерах. И однако, чтобы быть справедливым к диким островитянам, мы не должны забывать трущобы и притоны наших больших городов; я не должен забывать, как пришел пообедать через Сохо и увидел то, что отбило у меня аппетит.
Глава пятая
РАССКАЗ ОБ ОДНОМ ТАПУ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
16 июля, вторник. Ночью прошел дождь, внезапный и шумный, как обычно на островах Гилберта. Меня до рассвета разбудил крик петуха, и я погулял по огражденной территории и по улице. Тучи унесло, луна светила как никогда сильно, воздух был неподвижен, будто в комнате, и однако по всему острову раздавался барабанящий звук капели, со свесов крыш — частой, с высоких пальм — более редкой и громкой. В этом ярком ночном свете интерьеры домов чернели сплошной массой, кое-где луна заглядывала под крышу, образуя серебристый пояс между ней и верхом стены и отбрасывая на пол косые тени столбов. Нигде в городе не было ни лампы, ни тлеющих в жаровне углей, никто не шевелился, я подумал, что один не сплю, но полицейские, верные своему долгу, несли свою службу, ведя счет времени; вскоре сторож медленно, мерно прозвонил в соборный колокол: четыре часа, сигнал побудки. Казалось странным, что в городе, предавшемся пьянству и буйству, вечерний звон и reveille[52] все же звучат, и сигналам этим повинуются.
Наступил день и перемен почти не принес. По-прежнему стояла тишина, город спал, люди спали. Даже те немногие, что проснулись, главным образом женщины и дети, не шумели и держались в густой тени кровель, требовалось остановиться и пристально вглядеться, чтобы увидеть их. По пустынным улицам мимо спящих домов ко дворцу прошла ранняя депутация; короля неожиданно разбудили, и он выслушал (надо полагать, с головной болью) неприятную правду. Миссис Рик, неплохо владевшая местным языком, держала речь; она объяснила больному монарху, что я близкий друг королевы Виктории, что по возвращении я немедленно извещу ее о положении дел в Бутаритари, и если в мой дом еще раз вторгнутся туземцы, сюда для возмездия будет отправлен военный корабль. Не скажу, что это было истиной — скорее оправданным и необходимым приукрашиванием истины с поправкой на географическую широту, и это определенно подействовало на короля. Король разволновался, он сразу понял (по его Словам), что я человек значительный, но не представлял, что до такой степени, и на дом миссионера было наложено тапу под страхом штрафа в пятьсот долларов.
По возвращении депутации было объявлено только об этом, впоследствии я узнал, что произошло еще многое. Полученная защита была очень кстати. Накануне нас весьма раздражало и немало тревожило то, что в дом периодически вваливались толпы пьяных туземцев по двадцать-тридцать человек, они просили выпивки, вертели в руках наши вещи, выставить их было нелегко, спорить с ними — опасно. Друг королевы Виктории (вскоре возведенный в ее сыновья) был свободен от этих вторжений. Не только мой дом, но и соседние оставили в покое, даже во время прогулок нас охраняли и расчищали нам маршрут, поэтому мы, словно знатные персоны в больнице, видели только светлую сторону. В течение недели мы были обречены ходить на прогулки таким образом и жить надеждой, что король сдержит свое слово, восстановит тапу, и остров отрезвеет.
23 июля, вторник. Мы обедали под голой решеткой для вьющихся растений, установленной к Четвертому июля; и здесь мы при свете лампы пили кофе и курили. В этом климате вечер наступает, почти не принося прохлады; ветер перед за ходом солнца прекращается; вечерняя заря постепенно угасает, небо мрачнеет, обретая синеву тропической ночи; темнота быстро, незаметно сгущается, звезд становится все больше; осматриваешься и видишь, что день прошел. И тут мы увидели, как к нашему столу подходит китаец в круге света, рассеченном его тенью; с появлением лампы темнота смыкалась вокруг стола.
Лица присутствующих, перекладины решетки внезапно ярко выступали на синевато-серебристом фоне, слабо украшенном вершинами пальм и островерхими крышами домов. Там и сям блеск листа или трещина на камне посверкивали одинокой искрой. Все остальное исчезало. Мы сидели там, освещенные, как
галактика звезд in vacuo[53]; сидели на виду, ничего вокруг не видя, в окружении ночи, и островитяне, неслышно проходившие по песчаной дороге, останавливались понаблюдать за нами, оставаясь незаметными.
Во вторник сгустились сумерки, и едва слуга принес лампу, какой-то метательный снаряд звонко ударился о стол и отскочил, пролетев мимо моего уха тремя дюймами в сторону, и эта страница никогда не была бы написана; та штука летела, словно пушечное ядро. Тогда мы решили, что это кокосовый орех, хоть я и подумал, что он слишком маленький и летел как-то странно.
24 июля, среда. Вновь сгустились сумерки, и как только на столе появилась лампа, повторилась та же история. И вновь снаряд просвистел мимо моего уха. Поверить в один орех я был согласен, во второй отказался наотрез. Кокосовый орех не прилетает в безветренный вечер, словно выпущенный из пращи под углом примерно пятнадцать градусов к горизонту, кокосовые орехи не падают две ночи подряд в одно время и в одно место, кроме того, как будто бы выбирался определенный момент, когда приносили лампу, и метили в определенного человека, главу семьи. Я мог ошибаться, но счел, что это способ запугивания, что снаряд представлял собой камень и был нацелен, чтобы испугать, а не поразить.
Никакая мысль не разозлит мужчину сильнее. Я выбежал на дорогу, где туземцы, как обычно, прогуливались в темноте, ко мне присоединился Мака с фонарем. Я перебегал от одного человека к другому, сверкал глазами в совершенно невинные лица, задавал бессмысленные вопросы и рассыпал пустые угрозы. Оттуда я перенес свой гнев (достойный сына любой королевы в истории) к Рикам. Они с подавленным видом выслушали меня, уверили, что трюк с бросанием камня на стол, за которым сидит семья, не нов, что он означает злобное намерение и связан с внушающими тревогу настроениями туземцев. И тут правда, столь долго скрываемая от нас, вышла наружу. Король нарушил обещание, презрел депутацию — тапу по-прежнему не было восстановлено, бар «Земля, где мы живем», по-прежнему торговал спиртным, и тот квартал города раздирали постоянные ссоры. Но худшее было впереди: готовилось празднество по случаю дня рождения маленькой принцессы, и со дня на день ожидали подчиненных вождей Кумы и Малого Макина. Они были сильны свитой многочисленных и диковатых соплеменников, а верность обоих, как в прежние времена Дугласов, считалась сомнительной. Вождь Кумы (невысокий толстяк) никогда не посещал дворец, никогда не входил в город, а сидел на берегу на матраце. Положив на колени винтовку, чем выражал недоверие и презрение. Караити, вождь Малого Макина, хоть и был более смелым, не считался более дружелюбным, и не только эти вассалы относились с подозрением к трону, но и их сторонники разделяли их враждебность. Уже происходили драки, за нанесенные удары в любое время могли отплатить кровью. Несколько чужаков уже появились здесь и пьянствовали. Если попойка будет продолжаться, то, когда они явятся сюда всей толпой, можно ожидать стычки, возможно, революции.