— Не могу подписать такие наряды, — упирался Мякелев. — В нарядах значится одна и та же река, одно и то же название. Придет комиссия и придерется… Кто будет отвечать?
Рабочие зашумели. Как же так — человек работал, а платить не платят? Мякелев только разводил руками: ничего нельзя сделать. Положение окончательно осложнилось, когда стали начислять деньги за работу Степаненко на сплоточной машине и в механической мастерской. Нарядов на эти работы накопилось много, но Мякелев без Воронова или Александрова не знал, как оценить их.
— Да они ни в каких расценках не значатся! — оправдывался он. — А раз не значатся, значит и платить не можем.
Раздался громкий смех. Мякелев повысил голос:
— Где вы находитесь? Не знаете, как вести себя! Подходите по одному, а то никому платить не будем!
Воронов и Кирьянен услышали шум в комнате кассира и зашли туда. Воронов сам проверил наряды. Степаненко получил зарплату полностью. Потом Воронов, сделав знак Кирьянену, зашел следом за Мякелевым в его комнату.
— Что такое? — спросил Мякелев, чувствуя недоброе.
— Что, что!.. — Воронов побагровел от гнева. — Как ты будешь теперь смотреть в глаза рабочим, когда над тобой сороки смеются? Заместитель начальника не знает, как платить за работу! Понимаешь ты это?! — Воронов все повышал голос, побагровел от внезапного гнева. И вдруг сказал тихо, что для Мякелева было еще страшнее: — А теперь уходи! У нас тут еще разговор с товарищем Кирьяненом.
Мякелев вышел бледный. Воронов и Кирьянен остались вдвоем.
— Придется с ним расстаться! — коротко сказал Воронов, когда Мякелев закрыл за собой дверь.
— Ох, как это легко! — усмехнулся Кирьянен. — Договорился со сплавной конторой, подписал приказ — все, баста. А ведь он работает тут давно. И с тобой уже больше двух лет.
— От кого я это слышу? — удивился Воронов. — Неужели ты можешь защищать человека, которому наплевать на нужды людей?
— Как хочешь, а я не согласен! Нам с тобой надо было раньше глядеть, — ответил Кирьянен и вышел.
Воронов стал просматривать бумаги Мякелева, и чем больше он рылся в бумагах, тем больше негодовал. Через несколько минут в кабинет ворвалась Анни.
— Что случилось с отцом? — спросила она с порога.
— А что?
— Он пришел домой бледный, слова не может сказать. Лег в постель.
— Ничего особенного, — успокоил ее Воронов. — Напутал немножко, но мы его поправили.
— Это его бумаги? Что в них?
— Волокита, — буркнул Воронов. — Бумага номер один объясняет, для чего существует бумага номер два. Бумага номер два в свою очередь поясняет, для чего должна быть бумага номер один. А такой бумаги, которая пояснила бы, для чего нужна вся эта писанина и почему средств на канцелярские расходы истрачено больше, чем разрешает смета, нету.
— Я хотела бы поговорить с вами, товарищ начальник, об одном личном деле, — официально проговорила Анни и присела на стул.
— Это звучит таинственно.
— Отцу надо переменить работу.
— Ишь ты! — воскликнул Воронов.
— Я уже и место наметила.
— Смотри, как далеко пошла! И куда ты решила перевести своего отца? — Воронов лукаво прищурился.
— Я серьезно говорю. Что вы смеетесь?
— Я больше не буду смеяться, честное слово, — пообещал Воронов.
— Вы помните секретаря сельсовета в Хейняниеми, который сейчас на курсах электромехаников? Если бы отцу начать так же? Ведь теперь на запани будет новая циркульная пила…
Воронов слушал с интересом. Когда Анни закончила, он долго молчал, потом уклончиво заговорил:
— Освобождением заместителя начальника рейда распоряжаются вышестоящие инстанции. В каждом случае надо иметь веские причины… Но ты зайди к Кирьянену и выложи ему, что надумала.
Анни пришла к Кирьянену домой. Хозяин с увлечением копался в радиоприемнике. Она с любопытством смотрела на сложный механизм разобранного аппарата.
— У вас хороший приемник.
— Да, замечательный приемник, исключительный! — похвалил Кирьянен. — В нем только один пустяковый недостаток.
— Какой?
— Неразговорчивый, как Койвунен. Все молчит.
Анни засмеялась, потом перешла к делу.
— Я хочу поговорить об отце.
— И ты о нем? — удивился Кирьянен.
— А разве о нем уже говорили? Что именно?
— Сначала послушаем, что скажешь ты, — уклонился Кирьянен.
— Я скажу вот что, — решительно начала Анни и вдруг замялась. Не легко говорить о родном отце то, что она надумала за последние дни. Но и молчать она не могла. И заговорила уже без того пыла, с каким излагала свои мысли Воронову.