***
Когда я прихожу в себя, вокруг промозгло и сыро, и шум волн слышится так близко, как будто я лежу на берегу.
Ко мне постепенно возвращаются чувства: голова кружится, запястья ноют после стальной мужской хватки, крепкой, как тиски. А потом я осознаю, что лежу на мокрых, пропитанных сыростью камнях. Свет едва попадает в недра моей холодной темницы, вокруг одни лишь голые стены, поросшие голубоватым налетом плесени.
Я плотно сжимаю губы, чтобы не расплакаться в отвращении и отчаянии. И тут замечаю чью-то фигуру, лежащую поодаль; подол женского платья, покрытый грязными черными пятнами, выглядывает из мрачных теней. Я тихонько подползаю поближе и с ужасом узнаю Мэри: ее лицо застыло в жуткой гримасе, рот раскрыт в немом крике, глаза широко распахнуты. Скользя взглядом ниже, на расстегнутый кружевной воротник ее простого платья, я вижу темные следы синяков на хрупкой белой шее.
Из груди у меня вырывается тихий вскрик, я отстраняюсь, отползаю в сторону. Закрываю лицо и тихо, безнадежно плачу. От болезней так не умирают, нет... Как должно быть, было страшно уходить для Мэри - провести столько дней в мучительном одиночестве, в слабости и изнеможении, вдали от меня, чтобы после быть задушенной бессердечным дьяволом, который заточил нас в этом замке. Бог покарает его, покарает за все грехи... я уверена.
Я все так же тихо плачу по ушедшей подруге, хотя есть еще отец и мать, смерть которых от меня беспощадно, безжалостно, скрыли, но смерть Мэри я сейчас осознаю острее, сидя рядом с ее мертвым телом.
И лишь богатое воображение рисует лицо Мэри в моем сознании таким четким и, пускай, немного бледным, но красивым, как при жизни, в то время, как стоит моргнуть, и я уже вижу обезображенные смертью впавшие линии носа и губ, ввалившиеся скулы, белеющий среди гнили кости... Она уже очень давно лежит здесь, и лишь только добрые воспоминания сохранили ее нежный облик в моей памяти, таким, каким он был прежде...
Вскоре слышатся знакомые шаги, а за ними странный шершавый, скользящий звук, и я инстинктивно отползаю обратно в тень, как можно дальше от двери. Граф стучит костяшками пальцев по прогнившему дереву, так невозмутимо, словно пришел проведать меня в моей спальне. Я молчу, и тогда, немного погодя, раздается его голос:
- Лора, тебе пора решать. Если ты выйдешь ко мне и сделаешь вид, что все забыла, я, так и быть, прощу тебя за ослушание, и мы будем жить дальше, как прежде.
- Никогда! - тут же обессиленно кричу я.
А про себя твержу: «Ни за что, ни за что, ни за что!»
- Ты в этом так уверена, Лора? - голос графа становится строже и холоднее, так, словно я – всего лишь непослушное дитя.
- Да! – кричу я, срывая голос.
Дверь отворяется, пронзительно скрипит заржавевшими петлями, и я испуганно жмусь ближе к мокрой, заплесневелой стене. Силуэт графа лишь на мог показывается в проеме, он тяжело, с усилием бросает на каменный пол темницы продолговатый сверток и, не говоря ни слова, закрывает дверь. Однако далеко не уходит.
- Ты погибнешь здесь, Лора, - раздается все тот же холодный голос.
Но это не заверение из его уст, нет. Предупреждение, все еще глупая надежда, что я передумаю.
Я ничего не говорю на это и, когда шаги графа удаляются, подползаю ближе к свертку. Я уже не плачу, возможно, потому что предвидела это зрелище, но боль потерянной надежды, как оказалось, больнее и нестерпимей боли утраты. Лицо Эдгара выглядит как живое, если бы не капли крови на бледной щеке. Завернутый в грязную портьеру, он лежит передо мной, бездыханный, а я все никак не могу поверить, что он приехал сюда ради меня и столь глупо, бессмысленно погиб...
Мои пальцы нежно касаются острых скул, высокого лба, темных, блестящих волос, безмолвно благодаря. А затем я шепчу:
- Спасибо... Спасибо тебе, что хотя бы постарался....
Как хотелось бы, чтоб он меня услышал меня.
К вечеру море бурлит и пенится, рокот волн все ближе, и вскоре соленая черная вода начинает просачиваться сквозь щели в полу. Я дрожу, будто уже промокла насквозь, сидя у стены и обнимая мертвые тела Мэри и Эдгара. Я оттащила их в самый дальний угол, чтобы вода их не захлестнула, но она все поднимается и поднимается, и вот уже доходит до моих ног. А я их больше и не чувствую...