— Ну, а что, если бы лошади тронулись, какое было бы несчастье! — повторяла без конца Сара, прижимая к сердцу Жоли и бросая ядовитые взгляды на писаря.
Бедняга писарь до сих пор тешился надеждой, что получит место объездчика, которое он давно заслужил, и подумывал уже о красивой хозяюшке в доме; однако после случая с собачкой управляющий сказал ему:
— Ну и выкинули вы штуку! Будет чудо, если вы теперь станете объездчиком! Разве только удастся вам задобрить собачонку, а иначе все пропало.
— Если я своим счастьем должен быть обязан собаке, то лучше поискать его где-нибудь в другом месте, — сказал в ответ огорченный писарь. — Однако я надеюсь, что пан поступит, как велит справедливость.
— Что делать — паном верховодит пани, а ею — мамзель и собака. Не могу вам дать другого совета, как только заслужить расположение мамзели и, в свою очередь, верховодить ею.
— Этого я никогда не сделаю, — гордо отозвался писарь. — Не намерен ни унижаться перед этой злючкой, ни целовать собаке лапы.
— Дорогой мой Калина, иногда приходится и черту свечку поставить! — улыбнулся управляющий, очень расположенный к писарю.
II
Замок стоял на холме, а внизу прилепилось местечко. Река, один рукав которой вился вокруг городка, у подножия холма разграничивала город и помещичьи владения.
Обитатели местечка делились на три сословия. К первому принадлежали богатые хозяева, что имели свой дом, усадьбу, обширное поле и чьи жены и дочери носили шляпки и устраивали приемы в гостиных. Из этих богачей обычно избиралась городская управа и бургомистр, ибо, как говорит старая пословица, где денежки, там и ум.
Ко второму сословию относились те, что победнее, — ремесленники, у которых был только клочок поля да домик; их жены носили чепцы и приводили в негодование первое сословие, если позволяли своим дочерям надевать шляпки по примеру богатых.
Наконец, третье сословие — так называемая чернь, батраки, перебивавшиеся с хлеба на воду. Осмелься кто приравнять хоть в чем-нибудь эту чернь к первому сословию, — те восприняли бы это как страшнейшее оскорбление! Если батрачка поцелует руку даме из первого сословия, та сразу же вытрет ее, чтобы не оскверниться нечистым поцелуем, или сует батрачке только рукав.
Усадьбы богачей и дома ремесленников стояли большей частью у реки, на валах. В каждом дворе было выстроено по нескольку хибарок для батраков, темных, с одним маленьким окошком, без пола и печки. Чтобы обогреться зимой или сварить себе еду, батраки ходили в людскую к приказчику. За такую каморку батрак платил всего двенадцать золотых в год, но зато должен был за небольшую мзду весь год работать на хозяина, не имея права наняться на другое место, хотя бы и более для него выгодное. Но батраку с большой семьей и один золотой в месяц нелегко выкроить, особенно зимой, когда заработки малы. Тогда в каморку к себе поселяли еще семью или за плату пускали на ночлег. Кое-кто переходил жить к крестьянам: те брали за постой не дороже, а работать на себя не заставляли. В каморках хранили батраки и свои зимние запасы: под лавками вырыты были ямы, куда засыпали на зиму картошку.
Однажды ясным утром, вскоре после того, как в замок приехала пани, из одной такой темной, затхлой каморки вышла женщина с двумя детьми. Одного она держала на руках, а мальчик лет семи-восьми ухватился за юбку матери, неся в другой руке маленькую котомку. Одежда на них была старенькая, вся в заплатах, но чистая. Следом вышла другая женщина, за которой тянулось несколько ребятишек.
— Вот, милая Караскова, — сказала она, — я и рада бы вас оставить, хоть вам и нечем платить, да сами видите — уж больно много сюда народу набилось! У меня пятеро детей, у зятя трое, у вас двое, да нас, взрослых, пятеро — подумайте, сколько! Сами знаете, в какой тесноте спим. Зимой хоть от этого потеплее, а летом прямо сил нет — такая духота. Хозяин тут вчера приказывал, чтобы помногу в одном месте не спало: говорят, в Праге опять холера косит людей, как бы и сюда не перекинулась. Да и приказчик ворчит, когда пускаем ночлежников: дескать, этот сброд у него ворует.
— Господи боже мой, — вздохнула первая женщина, больно задетая этими словами, и бледное, исхудавшее лицо ее залилось краской стыда.
— Да вы не обращайте внимания, милая, на вас-то никто не думает. Но ведь знаете, как ведется: правый за виноватого страдает. Кто легко доверяется, тот легко и ошибается; люди бывают разные, так что лучше держать ухо востро. Ведь приказчик за все отвечает, его нельзя строго судить, раз хозяин такой. Вы-то женщина честная и порядочная, на вас никто не подумает, я бы и рада оставить вас, если бы можно было. Но, даст бог, и в другом месте крышу найдете. Вот вам на дорогу. — С этими словами батрачка вынула из передника несколько испеченных в золе картофелин и протянула их женщине.