— Да это меня лакей выгнал, он там водил собачку, а она как залает на меня! Старая Дорота сказала, что нужно идти на кухню — повар добрый, подает нищим. Или есть там еще старая ключница — она каждому нищему дает по крейцеру. Не бойтесь, матушка, я постараюсь, чтобы лакей меня не заметил.
— Что толку: хоть на кухню, хоть куда в другое место — все равно надо идти мимо привратницкой; даже если привратника и нет, начнут лаять большие собаки, которые там привязаны, и привратник все равно выйдет.
— А я пройду садом, ограда там низенькая, я перепрыгну через нее и по кустам как-нибудь проберусь до кухни.
— Ох, сынок, таких дорог никогда не ищи, всегда ходи прямым путем. Люди везде есть; увидят тебя сторожа, схватят и станут спрашивать, как ты сюда попал; будет тебе стыдно. Не делай так, сынок.
— Ну, не буду, матушка, пойду тогда прямо. Бог даст, никого не встречу и доберусь до кухни, — сказал мальчик, решительно направляясь к замку. Мать с маленьким сыном осталась у креста.
Солнце припекало, но ребенок не согревался, хотя был завернут в юбку и лежал на перинке. Даже материнское дыхание не в силах было отогреть ему ручонки. Глаза его, обращенные к голубому небу, не глядели на мать, ротик подергивался, все лицо как-то исказилось, дыхание стало тяжелым. Мать со страхом смотрела на него: раньше ребенок всегда улыбался ей и обнимал ручонками за шею, а сейчас впервые даже не остановил на матери взгляда, Йозефек с самого рождения рос слабым и болезненным; ему было уже около года, а он не умел еще ни сидеть, ни говорить. Тельце у него было худенькое, и, целуя мальчику ручки и ножки, мать всегда плакала над ним и думала: «Лучше бы тебя прибрал господь бог!» — но тут же горячо прижимала к сердцу и готова была отдать последнюю каплю крови, лишь бы он оставался жив и здоров. Сейчас, при виде такой перемены в ребенке, вдову кольнуло болезненное предчувствие, и, с рыданиями заломив руки, она бросилась на колени перед крестом.
— Отец небесный, смилуйся — раз нет у людей жалости, возьми нас к себе! Йозеф, молись перед троном господним за своих невинно страдающих детей, за свою Катерину! Господи, окажи милость, не дай нам прийти в отчаяние! — причитала женщина раздирающим душу голосом.
Вдова долго молилась и неутешно плакала, пока не привел ее в себя голос Войтеха, бежавшего по дороге от замка и еще издали кричавшего что-то. Мать оглянулась на Йозефека и, видя, что он закрыл глазки и дышит ровнее, сделала сыну знак, чтобы тот не шумел. Мальчик весь раскраснелся от радости и быстрого бега. «Маатушка, посмотрите, что я принес!» Задыхаясь, он стал вынимать из одного кармана кусок жаркого, из другого ломоть хлеба, пирожок, кусочки разного мяса и печенья. Все это он положил матери на колени, радостно глядя в ее удивленное лицо.
— Вот я вас удивил — правда, матушка? Но подождите, это еще не все. Только закройте глаза, пожалуйста, и не открывайте, пока я не скажу: «можно!».
Мать почти машинально исполнила желание сына, а тот вынул из кармана завернутую в бумажку серебряную монету в двадцать геллеров, развернул ее, потом взял руку матери и, положив ей на ладонь деньги, тихонько сказал: «можно!». Мать открыла глаза и даже испугалась, увидев монету.
— Ради бога, сынок, кто тебе дал ее? Куда ты ходил?
— Я пошел прямо к привратницкой, матушка. Но всю дорогу молился, чтобы бог помог мне встретить доброго человека. Подхожу к воротам, а там стоит этот толстый привратник и поет себе. Я думаю: это хорошо, что поет, — значит, не злой. Вот я и попросил его впустить меня в кухню, чтобы попробовать раздобыть там немного еды. «Милый мальчик, — говорит он,— туда я ни одного нищего не имею права пускать, да и вряд ли ты от пана повара что-нибудь получишь. Иди-ка во двор, там скорее подадут». Я говорю: «Там я недавно был, они будут ругаться, что я опять пришел». — «Да ты уж не озорник ли какой, а?» — так он на меня напустился, мне даже обидно стало. Я ему рассказал, чей я, сказал, что вы больны и Йозефек тоже. Тогда он пошел, вынес из будки вот этот ломоть хлеба и пообещал, что будет хоть каждый день давать столько, но надо приходить прямо в привратницкую. Я хотел попросить у него крейцер Йозефеку на молоко, да постыдился и собрался было уходить, но тут явилась из замка какая-то барышня. Привратник сразу спросил: «Нет ли у вас, панна Кларинка, чего-нибудь поесть этому пареньку?». И стал рассказывать про нашего тату, которого он, дескать, хорошо знал. Панна Кларинка спросила меня про вас, когда я обо всем поведал, она заплакала и принесла мне все это, и монету тоже. Какая добрая, правда, матушка? Она сказала, чтобы я каждый день часа в два приходил в привратницкую и что пан Когоут — так зовут этого толстого привратника — всегда будет давать нам еды на всех, а если его не будет, то меня известят, куда прийти за едой. Потом она погладила меня по голове и так хорошо посмотрела — как вы смотрите. Правда ведь, матушка, это бог меня туда послал? Мне еще утром будто кто шептал: «Иди в замок!».