— Вокруг башни Замка летают вороны?
— Летают, — ответил Хозяин, одновременно вполглаза следивший за Хозяйкой, которая теперь принялась кормить К., с трудом одолевавшего дремоту. Между делом Хозяйка потирала свое колено.
— Быть нынче снегу, — вздохнула она. — Чувствую. — И снова кормила К. Он, без стеснения, покорно раскрывал рот, когда она подносила ложку, и глотал, когда Хозяйка кивала. Кормила она его каким-то местным блюдом, К. не знал, как оно называется, но вкус напоминал какое-то другое кушанье, которым, кажется, его часто кормили в детстве. И то, что его кормили с ложки, напомнило детство. Некоторые крестьяне тоже ужинали. Услышав слова Хозяйки о том, что скоро пойдет снег, все дружно закивали головами.
— Иначе вороны разлетелись бы, — заметил кто-то. Крестьяне уже не пили, то ли потому, что Хозяин больше не подносил, то ли не хотели, напившись, уподобиться К. в его теперешнем состоянии.
Когда Хозяйка закончила кормежку, К. заснул, тут же, за столом. Помощники — Артур и Иеремия — подхватили его под руки слева и справа,
Хозяин подталкивал в спину, втроем они отволокли К. наверх в его комнату. Он едва замечал, что с ним происходит, не заметил и того, что возле дверей его поджидала Фрида. Когда мужчины его отпустили, он ничком повалился на кровать и мгновенно уснул.
Глубокой ночью К. проснулся. Ему приснилось, что его схватили и держат двое. Эти люди искали нож, но ножа нигде не оказалось. По-видимому, они хотели убить К., убить немедленно. Они отволокли его к печке, затем сбросив с его ног башмаки, приставили его босые ступни к докрасна раскалившейся дверце и держали так, пока пятки не начали дымиться, потом оттащили от печки, дали ногам немного остыть, а затем снова прижали их к печной дверце. Пытка продолжалась до тех пор, пока он не проснулся от своего вопля, с вытаращенными от ужаса глазами[2]. Рядом лежала Фрида, она тоже проснулась, разбуженная криком К., и смотрела на него. В сумрачной комнате он смутно различил еще две нечеткие фигуры, походившие на какие-то бесформенные темные мешки. И снова закричал. Фрида погладила его по щеке и начала массировать ему плечи.
— Пустое, — сказала она. — Это всего лишь Артур и Иеремия. Все сейчас так, как было несколько недель назад.
Тяжело дыша, К. сел.
— Печь, — сказал он.
— Печь прогорела. Тебе холодно?
— Нет. Наоборот.
Фрида пощупала его лоб.
— Да ты вспотел! Наверное, страшный сон приснился. Но раньше с тобой никогда не бывало ничего подобного.
— Никогда! — эхом откликнулись из угла помощники.
К. вздрогнул, услышав их голоса.
— И теперь бывает, и раньше бывало, — сказал он зло и опустился на подушку. Непривычное опьянение все еще не прошло, хотелось спать. Он решил, что больше кричать не станет, что бы ни приснилось, что бы ни стряслось с ним во сне.
— Опять он спит, — услышал К., и кто-то в темном платье приблизился и сказал, что К. должен сию минуту исповедаться. И К. приснилось, что он находится в исповедальне, а по ту сторону перегородки кто-то стоит на коленях и с мучительным трудом пытается исповедаться и покаяться в грехах, но К. не удавалось расслышать ничего, кроме слов: «Не помню, не помню». Голос, который, пожалуй, был похожим на его собственный, ответил: «В таком случае, отпущения не будет». Человек за перегородкой прижался губами к дверце, разделяющей кающегося грешника и исповедника, и жалобно заскулил. В тот же миг К. услышал свой собственный голос: «Не закричи! Такова заповедь». К нему ненадолго возвратилось сознание, еще смутное, он повернулся на бок и ощутил ладонью женскую грудь. К. убрал руку, и тут возникло другое видение.
Он проходит через большой зал, попадает в другой, затем в третий. Возле каждой двери, через которую он проходит, стоит человек, и К. почтительно, даже с неким тайным страхом кланяется ему. Он не знает, куда и зачем идет, знает только, что от него этого ждут, и идет, чувствуя сильнейшее напряжение. Миновав один за другим несколько залов, он, наконец собравшись с духом, спрашивает стража у дверей, много ли помещений впереди, через которые надо пройти. Страж отвечает: да, еще много. К. ускоряет шаг. Он идет и идет, усталый, выбившийся из сил, но впереди по-прежнему простирается анфилада залов, которой не видно конца. И вот уже он еле плетется, словно по привычке, совсем медленно, постепенно успокаиваясь. В какой-то момент он вдруг оказывается на улице, на дороге и дальше идет по ней. Идти становится приятно и, против ожидания, совсем не утомительно. Даже наоборот. Чем дальше он идет, тем бодрее чувствует себя. Он совсем успокоился и понял, хотя никто этого не говорил, что идет по дороге, ведущей в гавань, на корабль, который увезет его в Америку. Потом начался дождь, но, присмотревшись внимательнее, он видит, что с неба падает не вода, а какая-то темная липкая влага. И снова он проснулся весь в поту, с крепко стиснутыми зубами, сведенными челюстями.