— Вот уж о чем думать не думал, когда приехал сюда! Вовсе нет! — запротестовал К. — Я, чужак, приехал в Деревню, потому что искал место, которое мог бы вспомнить, узнать благодаря его сходству с теми местами, которые я знал раньше, в прежней жизни. Я хотел снова испытать то отрадное умиротворение, которое чувствуешь, когда возвращаешься к себе домой — входишь в комнату и думаешь: «Вот я и дома». Это совсем не то, что ночь, о которой я говорю, и мне кажется, эта ночь не покидает меня с тех пор, как себя помню. Она ни на что не похожа, у нее ни с чем нет ни одной общей черты, и в ней нет никакой логики, ни оснований, ни причин, это сплошная масса чудовищной безликой тьмы и страха. Страх ночи похож на страх перед Замком.
Фрида, сломленная усталостью, боролась со сном и едва следила за мыслью К.
— Вот и прекрасная причина отказаться от желания быть принятым в Замке, — пробормотала она, закрыв глаза.
— Хорошо, предположим, я откажусь. Разве от этого уймется мой страх? Разве я смогу забыть о ночи, забыть о том, что она существует? Ты только что заметила, ночь — это истинное благословение, так же как и Замок, по-видимому, — истинное благословение для всех, кто трудится не покладая рук. Но только не для меня. Ночь и Замок, они преследуют меня, с тех пор как я странствую, и точно так же меня преследовал отец.
— Замок никого не преследует, — вдруг живо, словно забыв об усталости, возразила Фрида и села. — Скорей уж, — такое складывается впечатление, — ты преследуешь Замок. И если ты с такой легкостью перескочил от мысли о Замке к мысли о своем отце, то это, уж верно, означает, что не отец тебя преследует, а наоборот, ты преследуешь отца. За что же? Ты всем ему обязан, ведь он дал тебе жизнь.
К. сел рядом с Фридой на мешке с соломой.
— Это он мне всем обязан, потому что дал мне жизнь.
— Ах, Йозеф, — Фрида пренебрежительно махнула рукой. — Мы, видно, и правда, живем в разных мирах. Лучше бы ты вернулся в свой мир, где даже в будние дни носят шелковые рубашки и бархатные куртки. Вот там и будешь спрашивать ответа у отца, если он, конечно, это потерпит.
— Нет мира, который был бы моим.
— Бедный!
— Не построил дом, не посадил дерево, не вырастил сына. Если б у меня был сын, все уже не упиралось бы только в меня одного. Может быть, это и есть счастье, о котором мне рассказывали: смотреть на собственных детей и думать, что не все возложено только на тебя. Но сын призвал бы к ответу меня, своего отца.
— Тут никуда не денешься, рано или поздно это должно случиться, — сказала Фрида уже сквозь сон, но К. вдруг снова спросил:
— Так я ни в чем не виноват перед тобой?
— Не больше, чем перед всеми остальными. Я же вернулась на мою старую работу.
— Значит, для тебя все, видимо, обернулось к лучшему. — К. напомнил ее слова. — Деревня тебя приняла, Замок признал.
— Что дальше? — спросил К. Утро ворвалось в дом, ясное, морозное и немилосердно светлое. Глубокое теплое спасительное счастье пробуждения после долгого отдыха ночью — К. никогда в жизни не испытал этого. Но не только он — одного взгляда на серое от усталости лицо Фриды было достаточно, чтобы К. понял, как много у них общего, и испугался своего с нею сходства. Значит, и она не находила покоя; ей передалось беспокойство К., она не могла от этого защититься. Он все же надеялся, что, бросив его, — ведь, если верить слухам, она его бросила, — она стала к нему равнодушной, и прекрасно, равнодушие убережет ее, не даст запутаться в его проблемах. Но может быть, она думает, что должна ему сочувствовать, что из любви к Замку должна разделить его судьбу? Неужели она ничего не поняла? Полуприкрыв глаза, он разглядывал Фриду, пока вдруг не встретил ее удивленный взгляд. Да где ей понять. Он и сам-то не понимает, как же другому человеку понять и его самого и его беды? Вдобавок все убеждены в том, что он в любую минуту может положить им конец.
Но это было невозможно. К. чувствовал.
Фрида принялась варить кофе, как и тогда, раньше, — сказала она, — как в тот раз, когда она готовила завтрак для другого К., или в какой-то другой жизни, а может, это было все-таки в его жизни, которая сейчас казалась К. нереальной, выдуманной, как и он сам.
— Что дальше? — снова спросил он, чувствуя угрызения совести, но в то же время радуясь — ведь отвечать за дальнейшее будет Фрида.
— Теперь ты пойдешь к Варнаве и его сестрам, — сказала Фрида. — Деревенские провожать тебя не будут, пойдешь один, ты ведь любишь одиночество. Я туда тоже не пойду. Их дом — для жителей деревни запретное место. Настоящего запрета, разумеется, нет, но деревенские этим домом брезгают.