— Он-то этого вовсе не хочет. Но таково требование Замка.
— Касательно данного пункта из Замка никаких указаний не поступало. Об уходе за больным нигде не упоминается, ты заботишься о нем по собственному почину. И о ком? О таком человеке! — Учитель смерил К. взглядом, полным презрения.
— Надо было тогда оставить его лежать где лежал.
К. кивнул в знак согласия, мысленно проклиная свою слабость, и написал на клочке: «Идемте».
Внизу его встретила грозовая атмосфера самого настоящего бунта. Казалось, здесь собралось полдеревни. Люди стояли плотной толпой и громко говорили кто о чем. Едва К. появился на лестнице, в лицо ему ударила волна насмешек, презрения и неприкрытой враждебности. В сумбуре голосов невозможно было выделить какой-то центр, невозможно было и различить кого-то в толпе, нигде не было видно предводителя или вожака, слышались обрывки слов, которые вырывались из общего шума, взлетали вверх и снова тонули в невнятном гомоне, но целью, вне всякого сомнения, был он, К.
Он зябко поежился и плотнее запахнул плащ, который Фрида накинула ему на плечи. Растерянно оглянувшись, он с облегчением почувствовал, что ее рука легла на его ладонь. Фрида крепко сжала его руку, чтобы придать мужества и ему, и себе.
К. ответил пожатием и, удивленно подняв брови, кивком указал на клубящуюся внизу толпу.
— Тс-с! — Фрида потребовала, чтобы он молчал, как будто гримасу К. кто-то мог услышать. — Пойдем.
В эту минуту перед ними вырос Кузнец.
— Правду ли говорят, будто ты как землемер являешься представителем закона? — заорал Кузнец и грудью надвинулся на К.
Крестьяне тоже подступили ближе. Сквозь общий галдеж К. как будто расслышал вопрос:
— Какой еще закон? — В многоглавой толпе было не разобрать, кто спрашивал.
— Да, какой-такой закон? — Это подал голос хозяин трактира. — Всем известно: наше право и наш закон даны Замком.
— Есть мнение, что землемер представляет другой закон. И нам предписано выяснить это сегодня же! — проревел Кузнец.
К. хотел молча отстранить его, но грузный верзила не сдвинулся с места и спросил:
— Так что?
К. молча помотал головой. Между ним и Кузнецом, пытаясь примирить разозленных мужчин, протиснулась Фрида.
— Оставь его, — сказала она Кузнецу. — Он же делает все, что велено. И он не представляет никакого другого закона, кроме нашего. Верно ведь? — Она ободряюще кивнула К. и легонько подтолкнула к дверям.
— Нам на этот счет сказали кое-что другое!
— А именно? — Учитель неожиданно тоже встал между Кузнецом и К.
— Что он вздумал завести тут новые законы.
— Правопорядок, которого мы не знаем? А кто это утверждает? — Учитель насторожился.
— Сказали, Замок.
— И я об этом ничего не слышал? Странно, необычайно странно.
— Еще сказали, что он хочет земли мерить по-новому, а после все по-новому поделить. Ну, так что? — Кузнец требовал ответа.
К. сантиметр за сантиметром продвигался к выходу, но при этих словах остановился. Неужели они до сих пор думают, что все дело — в каких-то клочках земли? Он резко обернулся и окинул взглядом всю эту свору, эту слившуюся в монолит массу. От неожиданности крестьяне отпрянули назад. К. увидел, что под его изучающим взглядом громадный темный комок человеческих тел и галдящих голосов начал разваливаться. Страх, мгновение назад сковывавший его холодом, исчез. Он увидел мерцающий на лицах отсвет керосиновой лампы, ощутил запах остывшего пота. Увидел заляпанную жилетку Хозяина, мозолистые ручищи Кузнеца, полуоткрытый рот Учителя, юбку Хозяйки, не закрывавшую ее распухших отекших ног, приученных подолгу стоять, увидел грубые куртки крестьян. Все было убогим и отчего-то нереальным. Вот она, простая жизнь, вот же она, здесь, и его охватила тоска по этой жизни, до того, что горло сжалось от боли. Фрида, давай уйдем отсюда, — подумал он, — пойдем по дороге, что ведет к Замку, и еще дальше на простор равнины, почти круглый год укрытой снегом. Или давай останемся, и пусть никто не обращает на нас внимания, давай останемся... Но разве мог он говорить об этом? Все: крестьяне, Учитель, Хозяин с Хозяйкой, даже чиновники, — они же все существуют с момента зарождения их первой мысли и до последней. Они никогда не бывали нигде, кроме этого места, которое принадлежит им и где они у себя дома. Они не имеют понятия, что значит — уйти навсегда, и не понимают, что значит — остаться. Фрида, пожалуй, исключение среди них. Она ушла бы с тем, другим К., она ведь сама об этом говорила. Он начал понимать, почему тот, другой, ведомый безошибочным инстинктом, который есть у всех пропащих, отыскал именно Фриду, а не какую-то другую женщину, он начал догадываться и о том, как она, наверное, дорога была Кламму, если только этот человек существовал реально, а стало быть, Фридой дорожил и Замок. Фрида осталась в Деревне не потому, что не могла представить себе какую-то другую жизнь... К. понял теперь, почему Фрида так упорно твердила, что он и был тем, другим К., и то, почему она выбрала «Господский двор» для последней остановки в их необычном странствии. Дойдя до конца их истории, она хотела еще раз проиграть начало, даже если его, К., ничто не связывало с тем землемером, двойником, кроме случайного, поверхностного, чисто внешнего сходства, и кроме того, что и К., и тот, другой, были пропащие и сильны они оба были тем, что, однажды пропав, больше не вернулись, остались пропащими. Фрида еще не знает, что ему нигде не позволят остаться. Может быть, Замок и согласился бы терпеть его присутствие, как терпел когда-то отец, — с отвращением, презирая, но терпел, потому что невозможно отвергнуть того, кого ты сотворил, не отвергнув тем самым и себя самого. Замок, возможно, согласится, — но не эти люди. Да, конечно, можно сбросить плащ, сорвать с себя шелковую рубашку, обменять бархатную куртку на простую, из грубой шерсти, — все равно он никогда не станет своим среди этих людей. К. беспомощно чертил носком сапога круги на темном дощатом полу. Лабиринт, дорога, новый лабиринт, и снова дорога. «Никогда больше...» Он вздохнул и поднял голову.