— Они сегодня с самого утра кружат над землей, будто и не вороны вовсе, а соколы. Странно.
— Весна, — сказал К. — Им стало жарковато. Они ведь здесь не у себя дома.
— Но некоторые живут здесь круглый год. Крестьяне говорят, те, которые остаются, спариваются с другими птицами. Как ты думаешь, это правда?
— Не знаю.
Из-за склона горы послышалось пение. Пели крестьяне, возвращавшиеся в Деревню. Ветер приносил обрывки унылой мелодии, медленно и величаво плывшей над землей.
— Тебе не надо уходить, — сказала Фрида.
— Знаю.
— Ты можешь пойти с нами.
— Да.
Она сделала шаг к нему, но тут же отвернулась, — потому что К. отпрянул.
— Если ты из-за людей...
— Нет, не из-за людей.
— Тогда...
К. незаметно двинулся прочь от Фриды, но она все еще была близкой.
— Если пойдешь с нами, никто не причинит тебе никакого зла, — Фрида решила попытаться снова.
— Еще бы! Все зло уже в прошлом.
— Если вернешься назад со мной, никто не станет тебя упрекать.
— Станет. Я буду себя упрекать.
Фрида опустила глаза, потом посмотрела на К., опять уставилась в землю, на что-то под ногами, видимое только ей.
— Вероятно, да, — пробормотала она. — Но когда-нибудь ты перестанешь упрекать себя. Постепенно все забудешь.
— Может быть. Но это было бы неправильно. Уходи скорей. Уходи.
Она подняла голову, но ее взгляд, минуя К., устремился куда-то вдаль, где с ним уже ничего не было связано.
Вот теперь она далека, подумал он.
— Ты не должен меня прогонять, — сказала она. — Я и так уйду. Нам с самого начала надо было... сразу после твоего приезда...
— Что?
— Расстаться во второй раз, — совсем тихо сказала Фрида. Помолчав, добавила: — Почему-то мне тебя жаль.
К. искоса посмотрел на нее и тотчас отвел глаза.
— И мне тебя жаль, — пробормотал он. — Уходи скорей.
— Нет, — сказала она. — Не то ты говоришь.
— То. — Но К. понимал, что лжет, как лгал уже однажды, и чувствовал — Фрида это тоже понимает. Она повернулась и, не сказав больше ни слова, пошла прочь. К. смотрел ей вслед. Дойдя до склона горы, Фрида оглянулась, но теперь она была уже так далеко, что казалась просто тонкой черточкой.
Вот и все, подумал К. и поднял руку. И тут Фрида подхватила подол и бросилась бежать — обогнув склон, она скрылась из глаз К.
Некоторое время он стоял посреди луга, закрыв глаза, подставив лицо ветру и всецело отдавшись ощущению свежего холода.
Теперь, когда все его покинули, он не чувствовал облегчения, как ожидал, но и подавлен не был, скорей он освободился от чего-то, чему не мог подобрать названия, — оно было здесь, оно не исчезло, оставив после себя пустоту, и все же К. почувствовал себя более свободным, правда, эта свобода не слишком отличалась от положения человека, брошенного на произвол судьбы. Уже нигде не было защиты, не было уверенности ни в чем. Не было вообще ничего, кроме дороги. К. медленно пошел по ней. За поворотом начался лес, дорога поднималась в гору, К. шел медленным и ровным шагом. Света было достаточно, чтобы различать контуры предметов, большие камни, пни и кусты.
Деревья стояли словно темные скелеты, на земле в лесу и вдоль дороги лежал мокрый тяжелый снег.
К. шел быстро. Дорога поднималась не так круто, как он ожидал. Местами она бежала ровно и даже под уклон, но все-таки постепенно поднималась в гору. Спустя недолгое время за очередным поворотом открылась просека, ее противоположный конец К. заметил раньше, до того как вышел к ложбине; отсюда в просеке, уходившей в сторону Деревни, был виден большой отрезок дороги, тот, по которому К. и все остальные прошли часа два назад, сейчас там брели, спускаясь в долину, деревенские, один за другим, длинной процессией, как и тогда, когда они шли сюда. Петь они перестали, или уже находились так далеко, что на гору не долетало даже обрывков унылой песни. Впереди К. увидел старый грузоподъемник, развалины желобов, по которым лесорубы спускали в долину сваленный лес, обветшалую лачугу, где когда-то хранились рабочие инструменты. По земле сновала белка, слышалось карканье ворон. К. почувствовал холод, плотнее запахнул плащ и быстро зашагал дальше. С того времени, как он в одиночестве продолжил свой путь, все вокруг изменилось, словно он сменил одежду, страну и век, но когда перед К. открылся сквозь просеку вид на долину, к нему начали возвращаться картины прошедших дней, и вместе с ними слова, сказанные и не сказанные им. Несомненно, существовал ответ на все вопросы, которые он задавал себе, этого ответа все требовали от него, но он не мог произнести этот ответ. А мысленно ответить тоже не удавалось — мысли всегда приходили слишком поздно.