«Замок» открывается констатацией: «Был поздний вечер, когда К. прибыл». Итак, он здесь. К. выходит к читателю и вступает в повествование как человек, наудачу брошенный в мир; здесь — начало текста Кафки. В одинаковой мере оно представляет собой сцену рождения и сцену достижения берега. В ночном мраке волны выбрасывают К. на сушу, он всецело предоставлен произволу небес с их двусмысленностью, ибо в своем величии небеса лишают значимости все на свете, и в то же время их пустота позволяет нам считать значительными лишь нас самих и больше ничего и никого. В тот момент, когда К. останавливается на мосту, он, прежде чем поднять голову и взглянуть на небо, очевидно, еще не принял никакого решения. В этот короткий миг у него все еще впереди. Все, что он впоследствии сделает, будет определяться этой остановкой, этим его «вдохом», и будет похоже на то, что происходит с новорожденным: еще не постигая окружающего, он, однако, обладает смутным знанием своей тайны и упрямо утверждает свое бытие. Как в жизни, так и в кафковском тексте план один и тот же, и смысл его состоит в желании жить.
Но после того, как К. поднял голову, чтобы взглянуть в «мнимую пустоту неба», рождение становится выходом на берег, и достигнутый берег при этом уже не просто край суши и, возможно, обетованной земли, где героя ждет начало чего-то нового. Переход по мосту сравним с переправой через Стикс, но не в ладье Харона. «Нигде» становится определенным местом, неизвестность становится определенностью. Куда бы К. ни прибыл, всюду его ждет новое «Нигде», в котором все подчинено только случаю: и деревня, и существование человека, не имеющего имени, а названного лишь инициалом, который может обозначать огромное множество других людей и тем самым сигнализирует нам о том, что рассказывается притча о современном человеке в современной ситуации. Бродяга, в силу своей анонимности не имеющий прошлого, ни на чем не будет настаивать с таким упорством, как на своей значимости, на своем пути, и этот странник будет искать в безымянной (как и он сам) деревне особенное место, «место всех мест». История К., с одной стороны, простирается перед ним как закон, как признание его, сына, отцом, как обретение имени в будущем, и, с другой стороны, эта история осталась позади, она у него в прошлом. Заброшенный в никуда, К. обречен существовать в условиях исчезнувшего времени и отсутствующего места (пространства). Выход из этой утопии ему могут указать только закон, отец или, соответственно, Замок, они могли бы ответить на вопрос родившегося после смерти отца: откуда он пришел, и на вопрос бродяги: куда идти? Но отец не читает письмо сына, и точно так же не отвечает ему Замок. Правда, после некоторого колебания Замок все же подтверждает факт существования К., точно так же, как отец не может отрицать существование своего сына, но оба они отказывают К. в признании. На его безмолвную упорную мольбу: «Обрати на меня свой взор, Отче, Господи, Боже мой» не отвечает ничей взгляд. К. обречен постоянно пребывать в месте, где ему нет места, и оно оказывается страной смерти, а история — историей, несущей в себе самой свой коней, но и не доходящей до конца, ибо она бесконечна, ибо вновь и вновь повторяется все с новыми и новыми людьми.
Благодаря Максу Броду мы знаем, как сам Кафка понимал свой роман.
В своем послесловии к первому изданию «Замка» Брод излагает версию финала «Замка», которую ему сообщил Кафка. «Тот, кого все считают землемером, находит по крайней мере частичное удовлетворение. Он не отступается и продолжает свою борьбу, однако в этой борьбе теряет силы и умирает. У его смертного одра собирается вся деревенская община, а из Замка как раз в этот момент приходит известие: «Хотя притязания К. на право жить в Деревне юридически несостоятельны, однако, принимая во внимание известные второстепенные обстоятельства, ему отныне разрешается здесь жить и работать»[7]. Неожиданный финал, можно сказать — повторение. По своей интенции эта версия повторяет притчу из «Введения к Закону» в романе «Процесс», и одновременно упоминание о «несостоятельности притязаний», а также о том, что К. «разрешается здесь жить и работать», наводит на мысль о том, что Кафка намеревался обратиться к теме милости.
7
Max Brod. Nachwort zur ersten Ausgabe. In: Franz Kafka. Das Schloss: Fischer Taschenbuch Verlag GmbH, Frankfurt am Main, 1989. S. 347.