В заповедной глуши

В пальцах Вальки треснул стакан. Горячая жидкость выплеснулась ему на руку.

— Так, — сказал Валька. — А. Да. Конечно… — он присел, поболтал рукой в луже.

— Следствие будет идти ещё не меньше полугода, наверняка — больше, — продолжал Михал Святославич. Мальчишка не видел его искажённого мукой лица. — Будет сделано всё возможное. Вплоть до — если иные выходы будут исчерпаны — налёта на конвой при перевозке… Валя, мальчик! — Михал Святославич с силой поднял мальчишку на ноги. — Ну! Не надо! Ты не один. Мы выручим твоих. Мы обязательно их выручим. Верь! Мы сильнее!

Валька поднял лицо. В свете фонаря над площадкой Михал Святославич увидел его — и испугался. Испугался узнавания. Он видел такие лица когда-то… давно… когда пятеро бойцов во главе с капитаном Ельжевским прошли через полсотни духов, изрубив, искромсав и смяв их, как манекены.

— Вы думали, я плачу? — странно спросил мальчик. И улыбнулся: — Нет, я не плачу… Олег Иванович сказал мне, что тут есть кузнец. Хороший, настоящий кузнец… Михал Святославич… Он не мог бы сделать мне нож? Говорят, он делает какие-то особенные ножи. Мне так сказали. Мне нужно. Правда нужно, дядя Михал, — с силой добавил он.

Лесник несколько секунд смотрел на мальчишку. Потом кивнул:

— Идём.

* * *

Тропинка вилась по косогору между густых мокрых кустов. Впереди — казалось, вдали — горел огонёк. Валька молчал всю дорогу, молчал и шагавший впереди Михал Святославич. И приземистый домик, чем-то похожий на коробку из-под ботинок, вынырнул из темноты неожиданно, словно из-под земли вырос.

Изнутри домика доносились уханье, грохот, шипение, лязг, скворчание, прочие странноватые и просто не очень-то приятные звуки — но их перекрывало могучее пение:

— Я узнал, что люди… такие сильные,
В них налита кровь, жизнь дающая,
И любой удар они выдержат
Ведь не зря железо покорно им.
Ловкой ковкой бить… раскаленное,
И творить… творить — вновь иллюзию,
Им огонь не страшен, и в пламени
Они видят сон, сон спасения!

Голос у певца в самом деле был хороший, как у солиста какого-нибудь многомедального хора, только с небольшой хрипотцой. Валька заслушался, а Михал Святославич не мешал ему…

— Я узнал, что люди… такие крепкие,
Разрывают сталь, словно ниточку,
Оставляя огонь сознани я,
Различающий темное… светлое

И не даром ввысь устремляются
К небосклону, виды видавшему,
Люди, крылья себе сковавшие,
Золотыми точками ставшие.

И кипящий жар — мерно под воду,
Раскалить! а потом…стужею…
Заживут все ожоги медлен но,
И отмоется пепел с фартука.

Я узнал, что люди… такие слабые —
Телефона обломки по полу!
Батарейки звенят, обижены,
По углам разлетевшись слезами.

Ведь за твердостью молодецкою,
И той прытью — небесной скоростью
Притаился рассудок тоненький …
Пощади! Убери-ка рученьки!..

Я оставлю гореть без памяти
Раздраженное сердце витязя…
Знаешь… люди такие слабые,
Только с виду они… железные[55]

— Пошли, — подтолкнул вздрогнувшего Вальку Михал Святославич.

— А… да, — Валька двинулся наконец-то с места и поднял голову. Над входом в помещение, над покосившейся металлической дверь, которую, как видно, не открывали полностью сто лет, висела металлическая табличка — красной эмали, с остатками золотых букв:

ЦЕНТ

УПРА НИЯ

ПОЛ И

МО

СССР

— и золотой звездой, неожиданно яркой…

Михал Святославич пропустил Вальку вперёд.

Внутри было… в общем, ни "светло", ни "темно" назвать это не представлялось возможным. В угольной темноте метались алые языки пламени и рассыпались золотыевеера, фонтаны и снопы искр. Оглушительно грохал металл, и кто-то огромный тёмнымсилуэтом высился возле старинной наковальни, вросшей в проломленный деревянный пол. Было жарко, огненно-жарко.

— Вот, — Михал Святославич слегка подтолкнул Вальку в спину.

Пение, звучавшее уже без слов, прервалось. Человек опустил молот и повернулся к вошедшим.

В джинсах, кирзовых сапогах и кожаном фартуке, он сейчас производил не такое уж потустороннее впечатление. По крайней мере, пока Валька не пригляделся к нему подробнее.

55

Слова И. Кузнецова