– Ну, так поезжай с Богом, похлопочи… Только ты вот что, Иван Семёнович…
Косоворотов смущённо запнулся.
– Ты, брат, уж про это никому ни гу-гу…
– Обижаете, Константин Ильич! Слава Богу, служу в Вашей фирме семнадцатый год. Хозяйский интерес пуще всего берегу.
– Ну, ну, ладно… Поезжай себе.
…Около обеда только вернулся парламентёр.
– А морозец сегодня на улице. Так за нос и щиплет!
– Ну, рассказывай, что и как, – нетерпеливо перебил Косоворотов.
Иван Семёнович уселся с самодовольным видом человека, выполнившего данное ему поручение, прочистил нос доброй понюшкой табаку и начал.
– Да что-с! Всё устроил в аккурат… Постоялый дворишка мизерный. Прямо сказать, трущобное место. Грязь, духота, мужичьё!
– Да, ты, к делу, к делу.
– Лежит наш Антон Константинович в каморке. Обличьем краше в гроб кладут. Одёжа на нём, простите-с, самая бедная. Спервоначалу не признал меня. Шутка ли, восемь годочков, как из нашего города отбыть изволили.
– Да ты мне про дело обсказывай: какие его разговоры?
– Точно, разговор был большой-с. Бесперечь кашляет. В грудь ему, стало быть, вдарило… С виду скучный, болезнь-то его шибко согнула. Однако ж всё расспросил. И про Вас, и про сестриц допытывал. Закинул я этаким ловким манером, нащёт рюмочки, то исть – смехнулся жалостно. Мне, говорит, впору с голоду помирать, где уж пить. Обсказал промежду прочим, что долго-де вас беспокоить не будет. Мне, говорит, только-то весны перебиться, а там, говорит, я опять на ноги встану. На прощанье-то и спрашивает: «А что, отец-то, не больно сердится?» Ну, я, натуральное дело, успокоил.
Косоворотов в волнении прошёлся по комнате.
– Ну, спасибо, спасибо, Иван Семёныч. Вот я ещё что тебя попрошу. Под вечер заезжай ты на постоялый, расплатись там за него и вези прямо ко мне… Только вот что, одежды-то у него верно тёплой нет.
– Да Вы не извольте беспокоиться, Константин Ильич. У меня лишняя шуба найдётся, довезём.
– Ну, ладно, коли так. Сегодня я пораньше из конторы уйду; да как бы не забыть, завтра ведь Ворошиловским векселям срок. Так ты, того… заверни к нотариусу.
– Помилуйте-с?! Разве я пропущу.
…Косоворотов вернулся домой ранее обыкновенного. За обедом был сдержанно молчалив. Односложно отвечал на вопросы дочерей.
Только после обеда, когда гимназисты ушли в классную, он сообщил барышням о скором приезде брата.
– Антоша приедет, вот радость-то! – всплеснула руками Ниночка.
На щеках Гликерии Константиновны тоже вспыхнул румянец оживления, но она сдержалась и вопросительно посмотрела на отца, ожидая разъяснения.
– Больной он приехал… На постоялом остановился. Вечером перевезут сюда… Во флигеле жить будет… Вы же смотрите, не болтайте языком. Нечего по городу звонить. Не велика радость, что пьянчужка-сын вернулся… Эх, убавил он мне веку! Ну, да ладно, поживём – увидим. Может, теперь и за ум возьмётся…
Глава ХIV
На конспиративной квартире
…Жизнь в городе шла повышенным темпом. Обычные обывательские интересы, мелкие будничные грошовые расчёты отодвигались на второй план.
Повсюду в городе, от гостиных бомонда до серых мещанских домишек окраины, интересовались известиями с театра войны. Местные газеты зарабатывали хорошие деньги, выпуская телеграммы отдельными бюллетенями.
Патриотический энтузиазм, охвативший население при первых раскатах грозы, давно улёгся. Сменился глубоким недоверием и глухим скрытым недовольством. Доморощенные стратеги подвергали горячей критике действия полководцев на Дальнем Востоке.
…Разыгрывались тяжёлые сцены спешной мобилизации.
Люди многосемейные, обсидевшиеся на привычных местах, перестали быть уверенными в завтрашнем дне. Наблюдалась общая растерянность, точно у всех уплывала из-под ног почва.
Наряду с этим в городе происходили широкие открытые кутежи чинов интендантского ведомства, заезжих ремонтёров и просто офицерства, так или иначе застрявшего в городе.
В лучших ресторанах шёл дым коромыслом. Вино лилось рекою. Пропивались свои, а нередко и казённые деньги. На фоне мрачного, безудержного разгула разыгралось несколько грандиозных скандалов.
В некоторых случаях дело не обошлось без кровопролития. Всё это давало общественному настроению особый тон. Атмосфера сгущалась.
Легкомысленная бравада одних, заглушённое негодование других, пассивное недоумение и растерянность третьих, – совершенно изменили физиономию городской жизни.
…Поздней ночью, когда на глухих окраинных улицах бушевали запасные, пропивая перед выступлением в поход свои последние гроши, или в серые пасмурные дни, когда по улицам, неловко и вяло шаркая ногами, двигались толпы бородатых мужиков, одетых в солдатские шинели, – создавалось впечатление чего-то тревожного и мучительно гнетущего.