– Спасибо, я сам, – ответил незнакомый хриплый, сильно простуженный голос.
Косоворотов вздрогнул.
– Ну, где уж там сам… Вон Вас так и шатает… Саквояжик я пока что здесь положу. А ты, парень, ступай, больше нам тебя не нужно.
Последнее замечание, очевидно, относилось к кучеру.
– Здравствуй, отец…
Косоворотов поднял голову. В дверях комнаты стоял его старший сын.
Он слегка придерживался за косяк, а левой исхудалой рукой смущённо перебирал пуговицы старенького пиджака. Ноги его были обуты в большие, не по росту, валенки. Шея закутана шарфом.
Бледное лицо носило явно выраженный отпечаток болезни, лишений и невоздержанной жизни.
Давно небритый, шершавый подбородок дрожал от скрываемого волнения. Губы складывались в неловкую, жалкую, извиняющуюся улыбку. Большие тёмно-серые измученные глаза лихорадочно блестели. Капли нездорового пота покрывали лоб.
Видно было, что он едва держится на ногах.
…Старик Косоворотов посмотрел на сына и тотчас же отвёл глаза.
В это короткое мгновение он увидел, и даже не увидел, а скорее почувствовал всем своим существом, как болен, утомлён и изломан жизнью его сын.
Опять против воли Константина Ильича на его ресницах задрожало что-то влажное и тёплое.
И хотелось встать, подойти, обнять сына, но мешала отцовская гордость, мешало присутствие постороннего человека, и язык нашёл только короткое сухое слово:
– Здравствуй.
Помолчал немного и добавил:
– Садись на кровать… Вижу, сильно тебя болезнь скрутила.
– Ну, я пока что поеду, – вмешался старший приказчик. – Всего наилучшего…
Константин Ильич не стал его удерживать.
Они остались наедине с сыном. Оба молчали.
Первый заговорил Антон.
Заговорил хриплым, надорванным голосом. И голос этот говорил больше, чем его слова. Слышались в нём и пьянство, и бессонные ночи, и актёрская полуголодная жизнь.
– Спасибо, что приютил меня. Мне бы только до весны… Авось поправлюсь. На ноги встану – уеду. Глаза мозолить не буду… Ты не думай, отец, что я с какой-нибудь целью сюда вернулся. Случай вышел. На Дальний Восток я пробирался. Простудился по дороге… Ехать дальше не мог – деньги вышли… Вот и пришлось тебя обеспокоить…
Отец сидел, низко опустив голову. Его широкие плечи по временам вздрагивали.
– Знаю, – продолжал Антон, нервно теребя наволочку подушки, – не особенно это красиво, в тридцать-то лет на отцовский-то хлеб проситься. Совестно мне… да что делать…
Голос его сильно дрогнул…
– Сам видишь, какой я. Застарелый бронхит у меня… А, может быть, что и похуже… Кашляю вот. Бок ломит. Лихорадка, озноб… Совсем из сил выбился.
Он разразился болезненным кашлем.
– Живи пока… Места, слава Богу, есть. Утром доктора пришлю. Живи, что же… не чужой ведь. Как соберёшься со здоровьем, тогда потолкуем… Сестёр к тебе пошлю… Чаем тебя попоят. Ну, оставайся пока!
Косоворотов встал.
Поднялся и Антон.
Глаза их встретились.
Был, казалось, момент, когда сын готов был что-то сделать, сказать что-то, о чём-то просить, быть может, даже плакать. Но это был только момент.
Он сдержался.
А старик Косоворотов прошёл в дверь, не оглядываясь на сына…
Глава XIX
Разные точки зрения
Ремневы сняли себе небольшую, скромную, но уютную квартирку, сравнительно недалеко от центра: всего в десяти минутах ходьбы от Большой улицы.
Выбором квартиры, как и следовало ожидать, руководила Ольга Михайловна, знавшая по опыту прошлой совместной жизни, насколько далёк её муж от каких бы то ни было хозяйственных расчётов.
Ремневу оставалось только удивляться, как быстро и хорошо они устроились.
Ольга Михайловна своими собственными силами, не прибегая к помощи знакомых Ремнева, приобрела в городе хорошо оплачиваемые уроки, достала перевод с немецкого языка; короче говоря, создала себе определённый месячный заработок, в несколько раз превышавший ту сумму, которую зарабатывал муж.
На деньги, оставшиеся у неё после приезда в город, она купила мебели, обставила квартиру. Нашла даже возможным держать прислугу и иметь домашний стол…
– Ну, Олли! – нередко говорил ей Ремнев, – удивляюсь я твоему уменью устраиваться. Как тебя изменила жизнь заграницей. Ты теперь стала иная, чем прежде. Научилась быстро приспосабливаться к обстоятельствам и побеждать их.
В таких случаях Ольга Михайловна обыкновенно отвечала, снисходительно улыбаясь:
– Нет ничего удивительного. На Западе жизнь ушла далеко вперёд. В крупных культурных центрах борьба за кусок хлеба выражается наиболее ярко. Развивает в человеке энергию и находчивость.