– Бог знает, что ты говоришь, Олли? Если бы комитетчики спрятались на завтрашний день в подполье, то какими глазами стали бы смотреть на нас рабочие? Ведь это внесло бы в их среду деморализацию… Да я сам первый перестал бы уважать себя за такой поступок. Наше место на передовых позициях! Мы застрельщики революции, а не штабные стратеги, которые направляют ход сражения, сидя в безопасных блиндажах.
– Стало быть, по твоему мнению, и я должна идти?
– Ты – другое дело… Ты женщина и мать… Твоё отсутствие не может иметь серьёзного значения… Конечно, ты как гражданка, сознавшая необходимость протеста, рассуждая логически, должна поддержать этот протест активно… Но твоё присутствие, повторяю, необязательно. А я должен быть со своими товарищами. Должен разделить их участь до конца!
Глава XX
На улицах в день демонстрации
Ольга Михайловна с деланным равнодушием пожала плечами.
– Ну, тебя не переспоришь. Делай, как знаешь. Хотя, мне кажется… – Она нахмурила брови и оборвала на полуслове.
– Что ты хотела сказать, Олли? – внимательно посмотрел на жену Ремнев.
Она улыбнулась странной, неестественной улыбкой и нервно хрустнула пальцами.
– Так… ничего особенного. Мой последний аргумент был бы слишком бледен. Пожалуй, даже в твоих глазах смешон!
– Однако, – продолжал допытываться Алексей Петрович.
Она быстро подошла и красивым жестом опустила руки на плечи мужа.
– Друг мой, в глубине души я, разумеется, горжусь стойкостью твоих убеждений, но, вместе с тем, и боюсь за тебя. Ведь я же… женщина и мать, – повторила она, ласково улыбаясь, фразу Алексея Петровича.
Эти слова до глубины души растрогали его.
Он бережно отвёл руки жены и встал.
– Полно, родная моя! Не тревожь себя излишними опасениями… Время, однако, ложиться спать. Доброй ночи!
…Ремнев проснулся около девяти часов утра. Демонстрация назначена была в двенадцать, так что торопиться ему собственно было некуда.
Но спать уже не хотелось. Сон освежил его.
Он чувствовал себя бодрым и сильным. Не спеша занялся комнатной гимнастикой – привычка, которую он усвоил себе в дни одиночного заключения. Оделся и вышел в столовую.
Ольга Михайловна хлопотала около кипящего самовара. Вид у ней был утомлённый. Выражение лица озабоченное.
Ремнев посмотрел на нахмуренное лицо жены и осторожно спросил:
– Ты, должно быть, плохо спала, Олли! Или, может быть, тебе нездоровится, а?
– Ничего, пустяки! – уклончиво ответила молодая женщина.
Помолчав немного, она добавила:
– Марья ходила сегодня утром в лавку за мясом. Принесла целую кучу новостей. В местных рядах открыто говорят о готовящемся избиении демонстрантов. Лабазники, мясники, вообще серое мещанство, страшно возмущено… В воздухе пахнет погромом.
– Ну, пустяки: слухи эти чересчур преувеличены, – успокоил жену Ремнев. – Да впрочем, так или иначе, а теперь отступать уже поздно.
Разговор оборвался.
– Ты не сейчас ещё пойдёшь из дому? – спросила Ольга Михайловна.
– Я выйду в начале двенадцатого, а что?
– В таком случае я прощусь с тобой до вечера. Я должна пойти на урок.
– Ступай, Олли! – коротко отозвался он.
Молодая женщина наклонилась и поцеловала мужа в лоб.
– Надеюсь встретить тебя живым и здоровым!
– Ради Бога, не беспокойся и не волнуйся…
– Ах, поскорее бы прошёл этот день! – вырвалось у неё искреннее замечание.
Она казалась взволнованной и опечаленной. Руки её, закладывая булавку шапки, заметно дрожали.
…Проводив жену, Ремнев вернулся в свою комнату. Чуть ли не в десятый раз принялся осматривать свой револьвер. Убедившись, что оружие в полной исправности, он положил его в карман пальто.
Посмотрел на часы – мало ещё времени.
– Что это, неужели я волнуюсь? – поймал себя он на излишней нервности. – Глупо, в сущности… Это ожидание хуже всего… Сынишка ещё спит. Пойти разве разбудить, проститься? Впрочем, что за сентиментальности! Подумаешь, Бог весть, на какой решительный шаг собираюсь!
Рассуждая таким образом, Ремнев тем не менее чувствовал, что нервное нетерпение овладевает им всё более и более. Он решил выйти из квартиры раньше назначенного времени. Оделся, окутал фуражку башлыком, попробовал, свободно ли вынимается револьвер из кармана…
– Когда Ник проснётся, то напоишь его чаем… – обратился он к прислуге. – Запри за мной дверь и никого не пускай из посторонних.
…День был морозный. Снег скрипел под ногами прохожих. Над городом густой пеленой стлался дым.
Сквозь морозный туман и дым городских труб диск солнца казался мертвенно тусклым…