Он подошёл к столику, за которым сидел успевший опять заснуть мастеровой, и ткнул последнего в бок.
– Земляк, а земляк! Шёл бы ты домой. Здесь спать не полагается…
Пьяный промычал что-то себе под нос и ещё ниже опустил голову.
Забрав пустые бутылки, хозяин вернулся за стойку.
– А ежели насчёт кровопролития – так на то и война. Это уж дело известное! Зачем солдат присягу принимает? Чтобы, значит, не щадя живота своего, защищать престол и отечество от врагов…
– Внешних и внутренних, – усмехнулся про себя Ремнев.
Он вполне обдумал свой план.
Вылил в стакан остатки пива, залпом осушил его и громко крикнул:
– Ещё бутылку!
– Подаю…
Наступила пауза.
Ремнев рассчитано медленным движением подвинул к себе бутылку, налил полстакана, подождав, когда отстоится пена, отпил и закурил…
Всё это он проделал спокойно, не спеша, как человек, которому некуда торопиться.
Спокойно вполголоса спросил:
– А где у нас… выйти, хозяин?
– По коридору, первая дверь налево.
– Огонь там есть?
– Фонарь горит.
Ремнев поднялся и вышел в коридор.
Путь ему был знаком.
Осторожно нащупал дверь, выходившую на двор, и тихо потянул за скобку.
Ещё минута – и над его головой мутное ночное небо.
…Впереди чернел забор. Ремнев, легко и бесшумно подтянувшись на мускулах, перемахнул через это препятствие.
Ноги увязли по колена в мягкий пушистый снег. Одна галоша осталась в сугробе. Он, не обращая на это внимание, бросился бежать. Нужно было пересечь пустырь сажень пятьдесят в поперечнике. От угла пустыря начинались постройки двух улиц.
Ремнев, выбравшись на твёрдую накатанную дорогу, побежал мерным гимнастическим шагом, прижав локти к бокам и соразмеряя дыхание. Здесь, на окраине, улицы были пустынны и темны. Изредка лишь попадались фонари, да и те давали мало света, что в трёх шагах от них ничего нельзя было рассмотреть…
– Ну, теперь можно переменить аллюр, – подумал Ремнев, замедляя шаг. – Теперь я в безопасности… Пока «он» попадёт на мой настоящий след, я уже буду у цели… Жаль, однако, сколько времени зря потерял…
Вероятно, Мейчик уже запер свою лавку. Придётся стучать со двора. Последнее предположение Ремнева оказалось, к счастью для него, ошибочным.
Мейчик ещё не спал. Дверь лавки, полуприкрытая деревянными створами, бросала на дорогу узенькую полоску света.
Подходя к дому, Ремнев поднял голову и осмотрел фасад верхнего этажа.
– Всё благополучно, – кивнул он головой, убедившись, что сигнал безопасности находится на обычном месте.
Он спокойно, как запоздалый покупатель, вошёл в лавку.
Лавчонка по виду была самая обыкновенная. Такие бакалейные торговли с продажею круп и муки на окраинах города, заселённых беднотой, составляют обычное явление. За прилавком дремал хозяин.
Когда буркнул колокольчик над дверью, он поднял голову и, узнав Ремнева, спросил недовольным тоном:
– Отчего так поздно? Я хотел закрыть лавку в одиннадцать…
Ремнев откинул башлык.
– Следили, – кратко пояснил он.
Впалые чёрные глаза Мейчика оживились.
– Где?
– С Большой улицы прилип один…
– Спутали след?
– Разумеется… Получите оригинал. К утру нужно оттиснуть возможно большее количество экземпляров. Хватит ли у вас бумаги?
Мейчик опустил в карман небольшой конверт, переданный Ремневым, и нетерпеливо пожал плечами.
– Дело не в бумаге. Работать некому. Инженер совсем плох. Со вчерашнего утра лежит наверху.
– Всё то же: грудь и кашель? – участливо осведомился Ремнев.
– Да… Должно быть, бедняга недолго протянет… Поговорите там в городе; нужно будет его кем-нибудь заменить.
– Я говорил уже… Нет людей – вот беда. Предполагали было назначить одного, важнецкий парнюга, из наборщиков, так тот нужен в пропагандистской группе… Впрочем, я завтра ещё раз скажу… Есть у вас что-нибудь для передачи?
– Нет, пока ничего не нужно… А вот возьмите рецепт – это инженеру лекарство… Раньше трёх часов дня листки не будут готовы. Занесу я сам. Вы к этому времени приготовьте лекарство. Возьмите деньги.
Мейчик порылся в ящике кассы и отсчитал несколько двугривенных.
– Ну, а теперь, уважаемый товарищ, – шутливо начал Ремнев, – давайте мне фунта два-три хлеба, да ещё чего-нибудь из съестного. Финансы мои иссякли…
Мейчик кивнул головой и молча отрезал большой кусок ситника. Прикинул его на весах. Отвесил также колбасы и всё это аккуратно завернул в бумагу.
Его тонкие, слабые и изящные, как у женщины, пальцы двигались плавно и уверенно. Он исполнял свою роль лавочника так просто и естественно, что можно было подумать, что человек этот с детства сроднился с прилавком.