— Как так? — удивилась женщина.
— А вот так. Не беру, да и только, за спасибо благодарю, а денег не надо. Счастливого пути, мамаша…
Коля захлопнул дверку машины и включил скорость.
Мы с восхищением и благодарностью глянули на этого весёлого парня.
— Вы понимаете, как всё произошло? — начал Коля после некоторого молчания. — Я тоже с каждого пассажира брал деньги глазом не моргнув. А тут заболела моя дочка, маленькая, такая маленькая, ну ребёнок ещё, два месяца, как на свет появилась, будто кукла, а не человек. И тяжело заболела — воспалением лёгких. Я — к врачу, а врач у нас пожилая, может, ей лет пятьдесят, а то и более. Осмотрела она мою Аньку, назначила лечение, какое полагается, и сказала, чтобы я больше в поликлинику не приходил. Куда, говорит, с таким тяжело больным ребёнком по морозу ходить. И лечила дочку на дому. Две недели изо дня в день выходила к нам, доктор-то.
И вот, когда Анька поправилась, я на радостях, в знак благодарности, разумеется, и положил в карман врачу деньги. Она заметила, выложила деньги на стол и говорит мне:
«Как вам не стыдно, папаша! Вы в каком государстве живёте, в Америке, что ли?»
Верите ли, со стыда чуть не сгорел от этих слов. «Жизнь спасла и копейки не взяла, — думал я. — А я, молодой и здоровый парень, крохоборством занимаюсь!» Всю ночь не спал, только об этом и думал. А утром нашему комсоргу всё рассказал. Комсорг рассудил так: врач-то, говорит, по годам нам в матери годится, а своей душой ближе к коммунизму стоит, чем мы.
Тут собрал он комсомольцев нашей автобазы и целую речь закатил.
«Позор, — говорит, — нам, комсомольцам, за каждый километр с пассажиров рубли собирать ни за что ни про что».
Повесили носы ребята, глазами землю сверлят. Глянуть друг на друга стыдно. И тут же решили: покончить с этим пережитком-крохоборством. И второе: а пешеходов обязательно подвозить, если есть место в машине, но денег с них ни-ни…
— И выполняют шофёры это решение? — спросил Владимир Фёдорович.
— А как же? — удивился Коля. — Комсомольское слово дали.
ЧАРОДЕЙ
Уже за полночь, а Пётр Тимофеевич, по прозвищу Чародей, с внуком Васей заняты узорной отделкой наличников для колхозных яслей.
— Тоньше, тоньше резьбу веди, — замечает дед, — чтобы видно было, в чьих руках наличники были.
— Вроде марки, — говорю я. — «Пётр с внуком».
— А как же иначе? Человек делом славится. Иной раз глянешь на какую-либо вещь — и диву даёшься, не тому, как она сделана, а тому, как её испортить так можно было. Ни рук к ней не приложено, ни головы, ну, а о сердце и речи нет. Да что вещь! Выйдешь в поле — и то раздумье берёт. От одной пашни глаз не оторвёшь, на другую и не глядел бы. А ведь та и другая трактором пахана. Машины будто и одинаковы, да в разных руках, вот оно как. По работе человека видать лучше, чем по паспорту, — заключил старик.
— Всю жизнь только резьбой и занимаетесь? — спросил я.
— Почему только резьбой? У меня ни шило, ни рубанок, ни топор из рук не выскочит, а надо — и лошадь подкую. Что в доме, что в поле, что в лесу — любая работа не заказана. В колхозе с одним ремеслом жить нельзя. Погода ли изменилась, сезон ли другой — и работа другая. Так ли я говорю?
— Так, — соглашаюсь я.
— Ну то-то. Правда, машины не знаю, и не потому, что не по годам мне в ту пору было заняться машиной, когда она появилась у нас, а просто смелости не хватило, что ли. «Куда, думаю, мне да к машине лезть! Не моего это ума дело». А обернулось-то видишь как, всё по-иному. На каждой машине — карел. Сын-то мой, Борис, — механик РТС. А этот, — он показал на Васю, — трактор не хуже отца знает.
— Значит, трактористом будет внук?
— Кто его знает, кем будет… — уклончиво ответил дед. — Только сын должен хоть один шаг да вперёд отца сделать, иначе весь мир будет на одном месте топтаться.
— Зачем же тогда его резьбе обучать?
Прищурил карие глаза старый карел, расправил не по годам богатырские плечи и будто отрубил:
— Дело делу дорогу не пересекает.
— А к чему по ночам сидите? Дня, что ли, мало для работы? — донимаю я старика.
— Время делу, потехе час. Поговорка такая есть.
— Знаю.
— Знаешь, тогда чего спрашивать? У каждого человека своя потеха. У меня тоже своя. У тебя ружьё, а у меня и ружьё и удочки. Завтра на рыбу собираюсь, а по задворкам не привык ходить. Люблю ходить серединой улицы да прямо людям в глаза глядеть.
Пётр Тимофеевич взял наличник, над которым потел Вася, осмотрел придирчиво и отнёс в угол.
— Вот и ладно, — засмеялся дед, — теперь нам с Васькой всё нипочём. Завтра с утра до ночи хоть в лес, хоть на реку.